Онлайн книга «Мария Башкирцева. Дневник»
|
– О! Нет, – отвечала я, – я не хочу; я хочу сделаться певицей!.. Знаете, милая графиня, надо сделать вот что: я оденусь бедной девушкой, а вы с тетей отвезете меня к лучшему профессору пения здесь, в Париже, как итальяночку, которой покровительствуете и которая подает надежды сделаться певицей. – О! О! – Потому что, – продолжала я спокойно, – это единственное средство узнать правду о моем голосе. У меня есть одно прошлогоднее платье, которое произведет такой эффект! – договорила я, то подбирая, то вытягивая губы. – В самом деле, конечно, вот прекрасная мысль! Боже мой! Какая мысль тревожит меня? Париж, да, Париж! Центр ума, славы! Центр всего! Париж! Свет и тщеславие! Голова кружится. Боже мой! Дай мне такую жизнь, какой я хочу, или пошли мне смерть… 14 июля С утра я тщательно оберегаю свою особу, ни разу не кашляю громко, не двигаюсь, умираю от жары и жажды, но не пью. Только в час я выпила чашку кофе и съела яйцо, но такое соленое, что скорее это была соль с яйцом, чем яйцо с солью. Я уверена, что соль полезна для гортани. Наконец мы отправляемся, заезжаем за графиней и подъезжаем к № 37, Chaussee d’Antin, к Вартелю, первому парижскому профессору. Графиня М. была у него и говорила об одной молодой девушке, которую особенно рекомендовали в Италии и о которой родители хотели знать, чего можно ожидать в будущем от ее голоса. Вартель отвечал, что будет ждать ее завтра, и только с большим трудом достигли того, чтобы он назначил это свидание в четыре часа. Нас ввели в небольшую залу, примыкавшую к той, где находился учитель, в это время дававший урок. – Ведь в четыре часа, – сказал какой-то молодой человек, входя. – Да, monsieur, но вы позволите этой молодой девушке послушать? – Конечно. В продолжение часа слушали мы пение англичанки; голос гадкий, но метода! Я никогда не слыхала, чтобы так пели. Стены той комнаты, где мы сидели, увешаны портретами известнейших артистов, с самыми сердечными посвящениями. Наконец бьет четыре часа, англичанка уходит; я чувствую, что дрожу и теряю силы. Вартель делает мне знак, означающий: войдите! Я не понимаю. – Войдите же, – говорит он, – войдите! Я вхожу в сопровождении моих двух покровительниц, которых я прошу вернуться в маленький зал, потому что они меня стесняют, и действительно мне очень страшно. Вартель очень стар, но аккомпаниатор довольно молод. – Вы читаете ноты? – Да. – Что вы умеете петь? – Ничего, но я спою гамму или сольфеджио. – Попробуйте сольфеджио, m-r Chose. Какой у вас голос? Сопрано? – Нет, контральто. – Посмотрим. Вартель, который не встает с кресла, сделал знак начать. Я начала сольфеджио, сначала дрожа, потом с досадой и довольная собой в конце. Я не сводила глаз с длинной фигуры учителя. Это удивительно. – Ну, – сказал он, – у вас скорее меццо-сопрано. Это голос, который будет увеличиваться. – Что же вы скажете? – спросили обе дамы, входя. – Я скажу, что голос есть, но вы знаете, надо много работать. Это голос совсем молодой, он будет расти, наконец, он будет следовать за развитием молодой девушки. Ест материал, есть орган, надо работать. – Так что вы думаете, что это стоит труда? – Да, да, надо работать. О да, надо работать! – Я дурно спела? – сказала я наконец. – Я так боялась! – Ах, барышня, нужно привыкнуть, нужно превозмочь этот страх, он был бы совершенно неуместен на сцене! (Но я была в восторге уже от того, что он сказал, потому что то, что он сказал, страшно много для бедной девушки, которая не доставит ему никакой выгоды. Привыкнув к лести, я приняла было этот холодный рассудительный тон за холодность, но скоро поняла, что в сущности он остался доволен.) Он продолжал: – Нужно работать, у вас есть данные… Это уже страшно много! Между тем аккомпаниатор мерил меня взглядом с ног до головы, тщательно осматривая мою талию, плечи, руки, фигуру. Я опустила глаза, прося провожающих меня дам выйти. Вартель сидел, я стояла перед его креслом. – Вы брали уроки? – Никогда, то есть только десять уроков. – Да. Словом, нужно работать. Не можете ли спеть какой-нибудь романс? – Я знаю одну неаполитанскую песню, но у меня здесь нет нот. – Арию Миньоны! – закричала тетя из другой комнаты. – Отлично, спойте арию Миньоны. По мере того, как я пела, лицо Вартеля, выражавшее сначала только внимание, стало выражать некоторое удивление, потом прямо изумление, и наконец он дошел до того, что стал качать в такт головой, приятно улыбаться и подпевать. – Гм… – произнес аккомпаниатор. – Да, да, – отвечал профессор наклонением головы. Я пела, очень возбужденная. – Держитесь на месте, не шевелитесь, ну отдохните! – Ну, что же? – спросили мы все три зараз. – Что ж! Хорошо! Заставьте-ка ее сделать… (А, черт, я забыла слово, которое он сказал!) Аккомпаниатор заставил меня сделать… ну, все равно, какое слово; он заставил меня взять одну за другой все мои ноты. – До si naturel, – сказал он старичку. – Да. Это меццо-сопрано; что ж, это еще лучше, гораздо выгоднее для сцены. Я продолжала стоять перед ним. – Сядьте, барышня! – сказал аккомпаниатор, снова осматривая меня с головы до ног. Я присела на край дивана. – Что ж, барышня, – сказал строгий Вартель, – надо работать, вы добьетесь. Он говорил мне еще много разных вещей относительно театра, пения, уроков – все это со своим невозмутимым видом. – Сколько времени потребуется, чтобы сформировать ее голос? – спросила графиня. – Вы понимаете, сударыня, что это смотря по ученице; для некоторых нужно очень немного времени; это зависит от ее понятливости. – Ну, у этой ее более чем достаточно. – А! Тем лучше. В таком случае это легче. – Ну, сколько именно времени? – Чтобы вполне сформироваться, чтобы ее закончить, нужно добрых три года… Да, добрых три года работы, добрых три года… Я молчала, обдумывая, как бы отомстить негодному аккомпаниатору, выражение которого говорило: «Хорошо сложена и миленькая! Это будет занимательно!» |