Книга Внучка берендеева. Третий лишний, страница 41 – Карина Демина

Да и откудова ей взяться?

Холодна она.

А я… как была собою, так и осталася. Немашечки во мне ни изящества урожденного, ни политесности, ничего… чай вон и тот пью да прихлебываю.

— Если что интересно, спрашивайте. Молчание в последнее время тяготить стало. — Люциана Береславовна к своему чаю и не притрагивалася. — Весна так действует… черемуха вот перецвела уже.

Сидит.

Глядит в окошко будто бы.

А в глазах — тоска.

И ведаю я, что не в весне дело, не в черемухе. А в девицах тех, которые померли туточки, и в бабке моей, и в словах, что сказаны были… в давней вине и в новое.

— Так… — Об чем спросить, я не ведала. Уж точно не о том, для чего она дух энтот злопакостный на волю выпустила. И кого известь желала. И… и об том, что промеж нею и Фролом Аксютовичем приключилось. Не моего сие ума дело. — А… сказывали… тут в былые годы… случилось, что студиозус один… ума вовсе лишился…

Вновь не то.

Люциана Береславовна ко мне повернулась.

— Вам это, Зослава, поверьте, не грозит.

Ага, уж не с того ли, что ума у меня немашеньки, а стало быть, и лишаться нечему.

— Нам Марьяна Ивановна про сырую силу сказывала… а Илья…

И языка прикусила. Может, конечне, тайно то невеликая, а все ж поменьше говорить надобно. Но чего поделать, когда язык мой поперед меня думает?

— Илья, стало быть… конечно… он ведь родственник… как он себя чувствует?

— Илья?

— Илья, — с некоторым раздражением повторила Люциана Береславовна. — Мы ведь о нем говорим, кажется?

— Так… нормально… чувствует. — Я поерзала и замерла: стульчик подо мной заскрипел преподозрительно. А ну как развалится? Тогда-то Люциана Береславовна точно меня прочь погонит, не поглядит на тайну, которую я ведаю. — Здоровый…

— И замечательно… помнится, жаловался батюшка его, когда жив был, жаловался, что кашляет Ильюшка. И такой кашель поганого свойства, почти чахоточный. Я его смотрела. Не было чахотки, а… не важно.

Она свою чашечку оставила.

Ложечку взяла.

Серебряную. Легонькую. Махонькую. Под стать чашке.

— Стало быть, про Никодима… и вам любопытно стало?

Я кивнула.

Лучше уж кивать, чем говорить.

— Неприятная история, но поучительная, пожалуй. И тайны нет. — Она будто бы с собою говорила. — С другой стороны… ваш дар все еще не поддается контролю? Нет? Что ж, надо исправлять… одними медитациями жив не будешь.

И ко мне повернулась.

Бледна.

Горделива. И только тени под глазами легли. Да морщинки прорисовалися. А ведь годков-то ей немного, для магички, само собою.

— Что ж… если вам действительно любопытно, — мизинчик коснулся синей жилки на виске и замер, — смотрите. Что увидите, то ваше.

— А если…

— Если увидите иное что, скажем, скрытого свойства, то… одной тайной больше, одной — меньше. Невелика беда… иные тайны, Зослава… это уголь в груди. — Люциана Береславовна усмехнулась, а я вдруг поняла, что она не спала, и давно.

С похорон.

А может, и раньше.

Что стоило ей веки смежить, как душно становилось, жарко. И будто невидимая рука сжимала горло. Сказать бы… кому… некому… одна осталась.

Были родичи?

Нет.

Только Любанька, малое дитя, пусть и годы многие минули… она многое не понимает, но чувствует. И тетку любит, как мать родную. Может, матерью и считает. Обнимет. Прижмется. Залепечет… и отпускает ненадолго.

…пока не всплывет мутное.

Это ведь ты виновата, что она такая… живая? Живая… обещано было. Исполнено.

Живая…

Я выдохнула и отвернулась.

Вот тебе и…

— Уголь, — задумчиво произнесла Люциана Береславовна. — Один со временем гаснет, а пепел… кому он надобен. А другой жжет и жжет, выжигает… мало уже осталось. Скоро до донышка, и что дальше будет?

— Почему вы…

— Иные клятвы, Зослава, не так просто переступить. Я бы и хотела. Да как говорить, когда голоса лишили? И кому… не поверят… нет, не выход… а вы все ж постарайтесь увидеть то, что именно вас касается. Точнее вашего вопроса.

Она выпрямила и без того прямую спину.

Я же, чашку отставивши — от не хватало еще разбить ненароком, — к наставнице повернулась. Глаза у нее ясные… а цвет ныне не разобрать. Было время, что мнилось — синие. Ан нет, исчезла синева. Серые? Но и оно не то… с прозеленью будто бы, но не болотной, а той, что на меди старой обживается.

И в глазах тех…

А комната в тех глазах. И я. И еще видится… огонь?

…нет, не огонь.

Раньше.

— …и тебя с души не воротит? — Никодим говорил нарочно громко, чтоб слышала не только Люциана. Девок-то в Акадэмии немного.

И те целительницы.

Большею частию — холопки, которые Никодима сторонятся, да все одно глядят с восхищением. И он этак милостиво его принимает. Ох и дуры. Особенно те, которые только и ждут знака малого, чтоб любовью воспылать.

Никодим хорош.

Статен.

Волос золотой вьется. Глаза синие да яркие. Плечи широки. Кожа бела. Румянец горит… гляди — не наглядишься. Вот и млеют девки. И тешат себя надеждою, что случится с боярином любовь превеликая, которая и поможет преодолеть непреодолимое.

Предпоследний год ведь.

Еще немного, и получат оне грамоты царские, и ровными станут. На бумаге. Магик магика… как там? Видит издалека?

Нет, любови у Никодима случались. По одной за месяц, а то и меньше… отчего б не случиться-то? Заканчивались одинаково — слезами горючими. Одна дура и травиться решила. Едва не до смерти отравилась.

А Никодим, когда сказали, только плечом повел и бросил:

— Я ее силой в постель не тянул.

И никогда-то не скрывал он, что девки сии — забавы ради. Дело-то молодое… а что надежды? Так и он на многое надеется. Но розума не теряет.

— Прекрати. — Люциана с удовольствием бы ушла, только некуда. Наставник задерживался, но это с ним бывало частенько. И попробуй не дождись.

Вот и ждала.

Считала мух под потолком. Старалась не слушать Никодима.

— …возишься с ним… было бы с кем. — Никодим сел рядом. — Холоп… и между прочим, договором связанный. Что вас ждет, Люцианушка? Счастливая жизнь в деревне?

— А хоть бы и так.

Никодима тянуло треснуть.

Взять вот шар хрустальный да и приложить по темечку. Глядишь, тогда и отстанет. Но Люциана себя сдерживала. Все ж, не приведи Божиня, треснет шар. А он, как ни крути, казенное имущество.