Книга Внучка берендеева. Третий лишний, страница 82 – Карина Демина

Что он мог?

Еще не магик даже… спрашивать? Так Береслав Дорофеевич его и видеть не пожелал. Да что там видеть, за ворота и то не пустили, мало, что собаками травить не стали.

Побоялись магика?

Подруженьки Аннушкины, те, кого знал — да не было у нее друзей сердечных, сторонилась она боярских дочек, — только плечиками пожимали и хихикали. Мол, сгинула, так тому и быть. От тебя, дурака, сбежала…

Не верил.

Искал.

Знал, что найти сумеет. Магик он или так? Пусть молчит земля и вода не спешит правду сказать, пусть… зато кровь молчать не станет.

Приведет.

Привяжет. Только грамотное заклятье сплести надобно. И Фрол сумеет. Он ведь лучший на курсе. И не только на курсе, во всей Акадэмии.

Почти получилось.

Малости не хватило, когда явился к нему Михаил Егорович. Тих был, печален.

— Не делай того, о чем пожалеешь, Фролушка, — сказал он и письмецо протянул. Его Фрол долго не хотел принимать, чуял неладное, а все ж таки взял.

…всего-то пара слов.

Не ищи.

Забудь.

Живи своей жизнью…

Сошлись пути-дороженьки да и разлетелись, как и сердце его разлетелось на осколки. И умерло. Умерло ли? Если болит так, надрывно и нудно. Он за годы к этой боли притерпелся, замечать перестал. Поначалу-то рана мешала.

Архип был рядом.

Поил.

И сам пил. До тумана перед глазами, до… потом вез куда-то… что-то говорил… и уже там, на границе, где воздух дымом костров степных пронизан, Фрол очнулся.

И как-то оно…

Закружило.

Пал степной, ветер южный. Кони азарские и конница. Стрелы, что с гудением воздух били, летели пчелами разъяренными, обиду чинили. И в той обиде лютой не было места иным.

Утешила выжженая земля.

И слезы вдов.

И горе сиротское. Иным боком дар отворился. Созидал? Так а разрушать еще проще. Поднять землю, чтоб встала на пути азарских табунов, пустить змеями-полозами под ломкие конские ноги… вырастить копья-колья, на которых и люди, и лошади повиснут.

Год за годом.

Бой за боем. И не думать ни о чем… разве что слать родне деньги. Им нужней, а самому Фролу многого не надобно. Ему и стол есть, и кров, и пусть говорит Архип, будто бы возвращаться пора. Из Акадэмии тоже письма шлют… из столицы… и сам Михайло Егорович осторожно пеняет, дескать, не дело это, себя на границе губить.

А разве губит Фрол? Живет он там.

…вызвали.

…убедили. Да и сам он отошел, очнулся будто бы посеред степных ковылей. Сердце угомонилось, душа отгорела. А родная Акадэмия стоит, как и прежде.

…люди вот другие. Исчез Воин Бенедиктович, сложил голову на поле, с азарскими чародеями схлестнувшись. Норов у него лютый был, и досталось азарам… с огнем он управлялся мало хуже их. Не стало и саксонца Джоновича, которого давно уж повадились именовать Ивановичем, да и он сам за сотню лет позабыл про саксонские корни, одержимый странною идеей всеобщего равенства. Но магом знатным был…

…а вот Марьяна Ивановна осталась.

Встретила.

Выплыла в шубе песцовой. Мол, здрав будь, Фролушка. С возвращением. Не держи на старушку зла… на нее и не удержишь, да и не старуха она. Сама захотела такою казаться. А дай волю силе, которой в Марьяне скопилось изрядно, и помолодеет тело.

С душою, жаль, такого не провернуть. И смотрятся Марьянины глаза блеклыми, не глаза — а дыры в Иномирье. Помнится, Мельен Тадеушевич, который про земли иные рассказывал, все мечтал про то, как откроет путь в миры иные…

…и он на поле остался. Многие полегли. Да и средь старших курсов уцелела едва ль треть. Уцелела и переменилась. Фрол их понимал. Там, на поле проклятом, из многих душу вынули, перекорежили и, перекореженную, обратно всунули. Живи. Радуйся.

Если сможешь.

Младшие-то глядят во все глаза с обидою. Лишили их славы воинской. Не понимают, безголовые, что ни о какой славе речи быть не может…

— Рада, что ты жив. — Марьяна Ивановна ручку подала, белую и гладкую. — Познакомься с мой родственницей дальней. Это Аннушка.

Девку за плечем Марьяны Ивановны он только сейчас заприметил и даже удивился тому, как не увидел ее до того. А после понял — неприметна.

Сера, то мышь.

Кожа белая. Волос сивый. Одежа скромная, не то что у сродственницы.

— Сирота она. Никого, кроме меня, у нее не осталось. Вот и приехала… погостить.

Девка глядела в пол. И ничего-то на лице ее прочесть нельзя было. Да и не хотелось читать. Нехорошее это лицо, а чем нехорошее, Фрол и сам не понимал. Обыкновенное вроде бы. Кругловатое. С лбом покатеньким, с носом приплюснутым. Губы. Глаза. Все как у всех, но все одно глядишь в него и отвернуться тянет.

— А мне подумалось, пристрою ее в Акадэмию. Дар у нее имеется, хоть и слабенький. Будет мне с травами помогать. Все на глазах. За девкой, сам знаешь, пригляд нужен. Чуть отвернешься, а она уже… ладно, Фролушка, заговорилась я с тобой, а у тебя, чай, дел немеряно… ты Люцианушку уже видывал?

И улыбочка такая, медовая.

А у него сердце оборвалось. Люциану? Она здесь? Она всегда желала при Акадэмии остаться. И выходит, сбылось желание.

— Не знал? — Марьяна Ивановна бровку приподняла. — Что ж, Мишенька не упредил? Но не серчай, побоялся, верно, что откажешься. А нам преподаватели нужны. Это ж что за Акадэмия, в которой учить некому? А я, между прочим, с самого начала говорила, не стоит нам в эту войну соваться. Люди всегда воевали, пусть бы и дальше…

— Извините. — Фрол понял, что сейчас сорвется.

Наговорит чего, о чем после жалеть станет. А она, быть может, и не заслуживает злых слов. Марьяна… всегда собой была, ядовитая, что твоя гадюка, но и яд иной целебен.

…целительница она силы немалой.

И была ли на поле? Поднимала ли раненых? Давала ль надежду умирающим, как те девчонки, только-только в мир вышедшие? Те, которые на опушке лагерем стали, не ведая, что прорвутся через болота азары, пройдут и по бледному березнячку, сшибая на ходу дрожащие ветви молодых березок, перекинутся через худую ограду из телег, разольются по поляне, кроша и топча раненых и целительниц…

…на той поляне, одной из четырех, никого в живых не осталось.

И девочкам тем Фрол достойный костер сложил. До небес до самых. Это все, что он сделать мог, а она… пускай, иным ядом только бояр и пользовать.

…а с Люцианой он встретился. Как иначе? У нее-то, как у многих, свой дом в городе имелся, да местные покои были удобней. Тут все под рукой. А раз в одном доме, в одной Акадэмии, то что уж теперь?