Книга Американский доброволец в Красной Армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейсхтага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945, страница 61 – Никлас Бурлак

— Nicht mehr als 10 Kilometer. (He больше десяти километров), — ответил старик.

— Zeige uns den Weg? (Дорогу нам покажешь?) — пытливо посмотрел на немца командир взвода.

— Zeigen Sie! (Покажу!) — ответил коммунист.

— Скажи ему, Никлас, если это провокация, — schie en Sie (расстреляю)! — сказал взводный.

Слово «провокация» старик понял без перевода и робко залепетал:

— Nein, nein, es ist nicht eine Provokation. (Нет-нет, это не провокация.) Vertrauen Sie mir! (Верьте мне!)

— Ну, что скажешь, Никлас? Рискнем? Твоих земляков освободим, если старик говорит нам правду.

— Риск — благородное дело, взводный, — ответил я и тут же представил себе, что в этом лагере вполне может оказаться кто-то из моих кузенов или кто-то из моих одноклассников по Бетлехему или по Нью-Йорку.

Взводный Николай Долин подумал минуту и произнес:

— Э-эх, была не была, рискнем. Может, их на самом деле собираются расстреливать. Подсади этого коммуниста, Никлас, ко мне на танк. Я его усажу рядом с пушкой.

Так мы и сделали. Николай взял деда за шкирку, как былинку поднял и усадил рядом со своей пушкой. Десанту автоматчиков крикнул: «Смотреть в оба!»

И три наших танка — Николая, мой и Бориса — сделали резкий правый поворот, в наушниках моего танкошлема зазвучал голос Николая Долина:

— Это он переделал песню из фильма «Трактористы», — произнес Иван Чуев. — Отчаянный человек наш комвзвода!

Чуев был прав: Николай Долин действительно не любил сидеть на командирском месте в танке, закрыв люк. Нет! Ему нужен простор и широкий обзор местности и действия. И он, как и наш прежний комвзвода разведки Олег Милюшев, любил стоять, по пояс высунувшись из люка. Не показухи ради, нет! А для того, чтобы ободрить десантников-автоматчиков на броне. И всех нас, его подчиненных. Понятно: если командир делает так, то и нам с Борисом следовало вести себя соответственно…

По лесу мы мчались минут двадцать, покуда не увидели лагерь. Эсэсовцы только-только успели выбраться из обтянутого брезентом грузовика и построиться в два ряда около одной из сторожевых вышек. Их командир, похоже, ведет инструктаж. Дед был точен: бараков в лагере — десятка два. Лагерь обнесен двумя рядами колючей проволоки. Высоких деревянных сторожевых вышек насчитали восемь…

В наушниках — команда взводного:

— Вышку с эсэсовцами — двумя осколочными и пулеметом — беру на себя! Никлас и Борис, берите остальные вышки. На каждую — по два осколочных. Десанты автоматчиков остаются на броне! Внимание! Заряжаем! Наводим!

Борис и я дублируем своим экипажам команды.

— Огонь!

Пленные, что до этого стояли и ходили по территории, побежали в бараки. Расправившись с эсэсовцами и вышками, мы прошлись танками по колючей проволоке. Взводный, прежде чем выбраться из своей машины, приказывает:

— Никлас и Борис, выбирайтесь из машин! Идем втроем на встречу с нашими союзниками!

Вошли в первый барак. Смотрим на нары. Никого. Где союзники? А союзники лежали на полу лицом вниз. Руки вытянуты вперед. Вроде бы лежа сдаются. Взводный смотрит на меня. Спрашивает:

— Что это значит, Никлас?

Я не знаю, что ответить, и громко говорю на английском:

— Hello guys! Get up! You are free!

— Что ты им сказал, Никлас? — спросил взводный.

— Сказал: «Привет, ребята! Вставайте! Вы свободны!»

— Почему же они не встают? — спрашивает взводный.

— Не могут, очевидно, прийти в себя от нашей пальбы.

— Скажи, что мы — Красная армия, — приказывает мне взводный.

Их на полу — человек двести — двести пятьдесят. Форма у всех американская, изрядно потрепанная. Значит, старик немец правильно нам сказал: «сбитые над Германией американские и английские летчики». Они приподняли головы. Смотрят на нас перепуганными глазами.

Я им снова ору по-английски:

— What is it? Didn't you hear what I said? Are you all frightened by our cannon and machine-gun fire? It wasn't against you guys, but against the German SS, who arrived here on a truck and wanted to chase you all someplace else or… or perhaps to shoot you all.

— Что ты им сказал? — спрашивает взводный.

— Сказал: испугались канонады и пулеметных выстрелов? Мы стреляли не по вас, а по эсэсовцам, которые приехали на грузовике, чтобы вас погнать в другое место или… или — всех расстрелять.

Тут они позадирали головы. Смотрят на нас с удивлением. Никак не могут понять: кто мы такие и откуда взялись, свалились как снег на голову? Форму нашу они не видят: поверх нее на нас овечьи кожушки и темно-синие, замусоленные до ужаса комбинезоны. На головах — не пилотки, не фуражки и не каски, а черные танкошлемы без «серпасто-молоткастых» звездочек.

Один из лежавших поднялся: высокий, поджарый, самый старший, наверное, по возрасту, а может быть, и по званию. Спрашивает:

— Who are you?

— Who are we? We are the Soviet Red Army tank men, your Allies, — отвечаю я ему. (Кто мы? Мы советской Красной армии танкисты, ваши союзники.)

— But, where did you get your Pennsylvania accent?

Перевожу взводному:

— Спрашивает, откуда у меня пенсильванский выговор. Объяснить ему?

— Конечно. Почему нет? — говорит взводный.

И я объясняю сухопарому громко, так чтобы все мои земляки услышали, — по-английски с пенсильванским выговором:

— Я американец. Родился в Бетлехеме, штат Пенсильвания. В то время, когда фашистские агрессоры напали на СССР, я был на Украине и там услышал по радио президента Рузвельта, который сказал, что мы — народ Америки — должны опасаться не Советского Союза, а немецких нацистов. После того, что я услышал от Франклина Делано Рузвельта, я твердо решил сражаться с гитлеровскими фашистскими агрессорами. Особенно когда Америка объявила Германии войну. Но моя Америка была от меня далеко, а мой отец, активный антифашист, сказал мне: «Не важно, где ты будешь сражаться с фашизмом, важно не сидеть сложа руки, а сражаться с врагами Соединенных Штатов и человечества». Так я стал добровольцем, и я здесь, перед вами, сэр, — американский доброволец в советской Красной армии!

— Хорошо сказал, — похвалил меня Долин, когда я перевел ему свой спич.

— Правильно, — согласился и Борис.

Освобожденные узники нас окружили, стали обнимать, хлопать по спине, жать руки, делиться с нами сигаретами «Кэмел» и «Лаки страйк», жевательными резинками и даже плитками шоколада.

— Ты смотри! — воскликнул удивленно Борис. — Им даже шоколад дают. А наших пленных в концлагерях до смерти голодом морят.