Книга Яд персидской сирени, страница 51 – Инна Бачинская

— Ты совсем не обращаешь на меня внимания, — жаловалась Ника.

— Ты же сама хотела эту дорогу, — оправдывался Тим, возвращаясь.

— Я хочу домой!

— Поехали, — отвечал Тим покорно. — Хоть завтра.

Ника примащивалась рядом, обнимала Тима, а он делал вид, что дремлет — устал. А ночью, убедившись, что Ника спит, он спешил на речку. Иногда Люба была там, иногда приходилось подождать. Они никогда не сговаривались заранее. Однажды она не пришла, и Тим чуть с ума не сошел от беспокойства. Он отправился прямиком к ней домой. Она бросилась к нему навстречу, приговаривая:

— Нельзя, нельзя сюда, уходи, не дай бог… тут же все видно и слышно! Уходи, Христом Богом прошу!

— Да какая разница! — рассердился Тим, сгребая и прижимая ее к себе. — Какая разница?

Но ей казалось, что разница есть. Там, у речки, на ничейной земле, на траве — вроде и греха нет или меньше, а в доме…

— Какой грех! — кричал шепотом Тим. — Тебе хорошо со мной? Это самое главное, поняла? Запомни, ты ни у кого ничего не отнимаешь! Ты здесь вообще ни при чем. Это я! Сам! Поняла? С меня спрос!

Дурацкие аргументы! Кто будет спрашивать? А если дойдет до расспросов и допросов, то уже все равно будет, кто прав, кто виноват.

Кончилось тем, что он залепил ей рот поцелуем…

А потом допросил с пристрастием насчет Миши.

— Миша? — удивилась Люба и расхохоталась мелко и дробно.

…Тим вывалился от нее на рассвете, помятый, взъерошенный и разбудил спящего на крыльце Капитана. Пес посмотрел на него долгим взглядом, и Тим вспыхнул со стыда.

— Пошел вон, — сказал он неуверенно. — Разлегся тут!

— Я хочу домой, — сказала Ника после завтрака. — Мне надоело. Одна и одна!

— Поехали, — привычно ответил он. — Сейчас?

— Мне нужно собраться. Может, завтра?

— Через два дня я закончу, поднимемся на гору и сразу домой. Два дня еще!

Это было неправдой, он мог запустить дорогу хоть сейчас, но… Два дня лучше, чем ничего.

— Лучше бы ты не начинал эту дурацкую дорогу! И Любы никогда нет, все время кому-то помогает, убегает с утра. Один Капитан остался. И Любка на лугу.

…Люба возилась в огороде. Капитан сидел поодаль, на дорожке, наблюдал. Ника перелезла через тын. Люба увидела ее и еще ниже нагнула голову.

— Привет! — сказала Ника. — А что вы делаете?

— Полю. Травы полно, все руки не доходят. Растет как на дрожжах. — Она говорила не поднимая головы.

— Покажите, что рвать.

— Не нужно, руки испортишь.

Ника посмотрела на свои загорелые исцарапанные руки и вздохнула. Присев рядом с Любой, принялась дергать сорняки.

— Тимка починил подвесную дорогу, — сказала Ника. — Хотите подняться с нами?

— Да я была, — ответила Люба.

— Правда? А что там?

— Далеко видно — вся долина как на ладони, дальний лес, озера. У нас тут места красивые.

— Просто удивительно, что так мало людей.

— Даст бог… — пробормотала Люба, не поднимая глаз.

— А почему ваш медовый кооператив распался?

— Как началось, его сразу купил какой-то новый. У нас мед был знаменитый. Тут полно акации, как зацветет в мае — воздух сладкий, ветер дунет — голова кругом, пчелы просто дуреют. И мед светлый, поставишь банку — на всю округу пахнет. И черемуха за ней почти сразу. Мед тоже светлый, но с горчинкой, и пахнет так, что душу переворачивает. Директор наш, Дмитрий Янович, диссертацию написал, все про мед знал. А новый вызвал его к себе и говорит: нужно увеличивать рентабельность, ульев побольше, добавлять сахар, меляс, а у нас мед всегда как слеза чистый. Дмитрий Янович ему возразил, а он его матом. Хозяин. Он вернулся домой, лег да и помер. Инфаркт.

— Вот гад! — сказала Ника.

— А за ним дедушка Мирон, старый уже был, всегда говорил, что он — пчела в человеческом обличье. Они его любили, и он к ним как к детям. А его сын, Иван, вдовый был, собрался да уехал к сыну в город. Да так как-то народ и разъехался. А кто и помер. Новый привез каких-то пришлых, да у них не заладилось. А потом его убили. Кооператив перекупили, потом еще. Были бы деньги, мы бы его сами выкупили. А теперь пчел мало, людей нет, новые не приживаются. Тут у нас работать надо, а городские тут дома скупили, как приедут — музыка, пьянки, крики. Одна радость, что недолго ездили. Потом курорт затеяли строить. Сейчас вот только одни вы…

— Может, дать объявление в газету, что нужны переселенцы? — предложила Ника.

— Упаси боже! — воскликнула Люба. — Тут не всякий человек нужен. Я думаю, кому надо, сам найдет.

— Но ведь никого же нету!

— Значит, не пришло время.

— Но тут же все старые уже.

— Значит, судьба.

— А сколько вам лет? — вдруг спросила Ника.

— А сколько дашь?

— Не знаю… — замялась Ника. — Лет тридцать… пять?

— Почти. Тридцать два.

— Правда? — простодушно удивилась Ника.

— Правда.

Они помолчали. Люба локтем вытерла лоб и сказала:

— Жарко!

— Ага. А вы не хотите в город переехать? Там люди, кино, кафе, магазины. Мы со Светкой… это моя подруга, часто бегаем в одну кафешку, кофе там, ликерчик, музыка. Потом еще наши подгребают. Весело!

— Да что же я там делать-то буду? — воскликнула Люба. — У меня и образование никакое, восемь классов всего. Куда? На фабрику? В общежитие? А тут — воля. Любку тоже не бросишь, и огород. Боюсь я вашего города.

Они помолчали. Потом Ника вспомнила:

— А этот Андрей, который подвесную дорогу строил… Его тоже убили?

— Убили? Нет! Сам бросил, соскучился. Говорили, уехал за границу.

— А эколог, который пропал? Вы его знали?

— Кто? — не поняла Люба. — Кто пропал?

— Ну, ученый, который изучал гору.

— Не слышала, чтобы кто пропал. Разве на Детинце можно пропасть? Он же весь на виду. И лес негустой. Там, повыше, тьма земляники, просто земля красная. А пахнет так, что… не знаю!

— Душа переворачивается? — подсказала Ника.

Люба кивнула.

— А Капитан чей? Мне говорили, Андрея.

— Не знаю, может, и его. Крутился около рабочих, ошейник был в таких вроде железных шипах. А потом ушел с ними. А через полгода, весной, объявился — уже без ошейника. Да так и остался. Он хороший, только дурной.

Капитан слушал, склонив голову набок и высунув язык. Морда у него была серьезная.

— А как Наталья Антоновна мужа уморила? — спросила вдруг Ника.