Онлайн книга «Люблю, убью, умру...»
|
Человек за дверью, похоже, окончательно образумился и теперь говорил усталым, скучным голосом. Интересно, обманывает или нет? — А вы не ошибаетесь? — осторожно произнесла я. — Нет. — Но почему? Многие мужчины думают, что они не являются отцами, но на самом деле очень даже являются. Только полноценная генетическая экспертиза может подтвердить… — К лешему экспертизу… — буркнул он. — Мы расстались с твоей матерью за два года до твоего рождения. Ну не могла же она два года ходить беременной! — А почему же у меня отчество и фамилия ваши? — Потому что официально развелись мы позже. Она записала тебя на меня… — А почему вы ей это позволили? — Я сначала ничего и не знал. Потом подумал — ну и ладно, алименты же с меня не требуют. Если б она с меня деньги требовала, я бы тогда, конечно, такое затеял… — Мама не говорила мне об этом… — А то ты не знала свою мамашу! Сказанное было чистой правдой — я ее совершенно не знала. И вообще, похоже, этот Аркадий Елисеевич не врал — только моя мама могла довести человека так, что даже спустя тридцать лет он мог взбеситься от одного ее имени. — Я выйду? — после некоторой паузы, осторожно спросила я. — Выходи. Не век же тебе там сидеть!.. — крикнул он откуда-то издалека. Я отодвинула щеколду и вышла. Аркадий Елисеевич Синицын уже сидел за кухонным столом и с интересом рассматривал початую бутылку водки. — Вот, нашел, — буркнул он, не глядя на меня. — Ты не бойся, садись. Поговорим… — Может, будет лучше… — Да ничего не будет! — с досадой воскликнул он. — Ты, если подумать, тоже жертва. У меня к тебе никаких претензий… — Чья жертва? — спросила я, недоверчиво усаживаясь на краешек табуретки. — Ее, — произнес он с особым выражением, разливая водку по стопкам. — Вы, я так понимаю, о моей маме говорите, — сказала я, невольно принюхиваясь к водке — пахло отвратительно. — Только напрасно вы так… Она была очень хорошей, и я очень ее любила. — А куда тебе было деваться? — усмехнулся Аркадий Елисеевич. — Ладно, помянем. Я и не знал, что ее уже нет. Да не нюхай ты стакан, ради бога! — Я не люблю водку, — честно призналась я, но все-таки отпила из стакана. — А что ты любишь? — Мартини, «Токайское»… — Мартини! «Токайское»! — с гримасой отвращения передразнил он. — Никакого патриотизма. Впрочем, чего можно ожидать от человека, которого воспитала она. Стол, за которым мы сидели, был не очень чистым, и я сразу же прилипла к нему локтями. Стараясь не заострять на этом внимание, я осторожно отклеилась и больше уж не клала руки на его поверхность. — Мы познакомились с ней в начале семидесятых. Ей было восемнадцать, и она была очень хорошенькая. Бабетта на голове, юбка мини, туфельки на платформе… Ты хоть знаешь, что такое бабетта? Откуда тебе знать… Глянула тогда на нее — ангел, как есть ангел. Я был у нее первым. Сразу предложил расписаться… Мне очень хотелось сбежать из этого дома, но я не могла — сидела не шевелясь, точно сиденье у табурета тоже было намазано какой-то липкой дрянью, и слушала человека, который был мне совсем чужим. Он рассказывал о моей матери то, о чем я даже не подозревала. Он сказал правду — я действительно ее не знала. — Она согласилась. Расписались мы очень быстро — у меня знакомая была в ЗАГСе, материна подруга. Думал — ну вот, я в раю — такая девушка, такая девушка… — Что же произошло? — с мрачным нетерпением спросила я. — В том-то и дело, что ничего такого не произошло. Внешне, по крайней мере. Суть в том, что она была не такой, за какую я ее сначала принял. Она была… она была… настоящей сатаной! С этого момента я перестала всерьез относиться к откровениям Аркадия Елисеевича. Моя мама, конечно, была сложным человеком, но сатаной ее никак нельзя было назвать. Наверное, он так и не смог ей простить, что она его разлюбила, а в том, что она очень скоро его разлюбила, можно было не сомневаться. — Сначала все было ничего. Только ей нужны были ахи и охи, романтические прогулки под луной, серенады всякие, а я человек простой, стихов читать не умею. — Может быть, она была слишком молода для семейной жизни? — осторожно предположила я. — Знаете, еще не до конца оформился характер, не устоялись представления о мире… — Ерунда! Она могла бы и потерпеть, ведь я все делал для того, чтобы понравиться ей. Рано или поздно я бы все-таки приблизился к ее идеалу. Но нужен был ей тот идеал, как собаке пятая нога! Она не для того замуж выходила. Она хотела вынуть из меня душу, ей нужна была жертва! — возвысил он голос. — А все остальное — только повод. — Вы уверены… — Нет, ты не перебивай меня, Лизавета, — с досадой отмахнулся он. — Сиди и молчи, пока старшие говорят. Она мне сказала, что я не образован, и я пошел учиться на вечернее. Уставал как собака, но что поделаешь — деньги-то тоже были нужны. Потом она обиделась, что я совсем не уделяю ей внимания — а какое внимание, когда я вечером, как выжатый лимон! Хотя, если честно, я к тому времени выучил два стихотворения из Пушкина — про Мадонну и где он к Анне Петровне Керн обращается: «Я помню чудное мгновенье…» и все такое… Я непроизвольно улыбнулась — вспомнила недавний разговор с Сашей. — Вот ты смеешься… — с горечью произнес Аркадий Елисеевич. — И она тоже засмеялась. Сказала, что Пушкин, конечно, солнце русской поэзии, но в лирические моменты нужно читать что-нибудь другое, не избитое. А еще лучше — самому сочинить. — Правда, так и сказала — самому сочинить? Клянусь. — Он полез в холодильник, достал открытую банку маринованных огурцов и прямо рукой достал один. — Хочешь? Ну, дело твое… Я, конечно, не сдержался, сказал ей кое-что… Я те стихи две ночи зубрил, устал как собака, а она обиделась! — Лучше бы вы промолчали, — задумчиво пробормотала я и отпила последний глоток. — Ее нельзя было обижать. У вас есть сигареты? Я вообще-то не курю, но иногда хочется… Он молча подвинул ко мне пачку «Беломора». — А что, такие сигареты еще существуют? — спросила я. — Самые хорошие. — Аркадий Елисеевич захрустел вторым огурцом, с сожалением и жалостью глядя на меня. — Эх, ты, Лизавета, ничего-то ты не понимаешь… Это ж натуральный продукт, он для здоровья полезнее, чем вирджинии всякие американские, в которых одна химия. — Да, правда, — кивнула я. — Что-то читала про это… Я закурила, но тут же пожалела об этом — вкус был совершенно особый, не для избалованных цивилизацией людей, к тому же табачная крошка все время сыпалась в рот… Я сделала вид, что затягиваюсь. — И с этого момента начался ад, — вдруг произнес Аркадий Елисеевич, уставившись на какую-то точку на стене. — Я не думал, что молодая, хорошенькая женщина способна на такие издевательства. Моральные, конечно, но лучше б она меня сковородкой по голове била или там скалкой… все человечнее было бы. Короче, в один прекрасный день, вернее вечер, я не выдержал, напился, прибившись к какой-то компании, — «стекляшка» была напротив. Я вообще-то не пил, но тут так припекло… А компания та еще попалась! Короче, рядом со «стекляшкой» ларек стоял, и он оказался ограбленным. Меня посадили. На два года. А я даже не помню тот вечер — я, наверное, просто в кустах лежал рядом, в полной отключке, пока компания эта его грабила. Только она сказала, что всегда от меня ожидала чего-нибудь такого. Типа я подлец и негодяй. |