Книга Люблю, убью, умру..., страница 88 – Татьяна Тронина

— Ну что за глупости… — пробормотал он, скользя губами по моей щеке. — Как ты любишь громкие слова — наверное, это издержки твоей профессии. Ты знаешь слишком много красивых слов, эффектных и пугающих. Но это только слова. Нет ничего непоправимого.

— А смерть? — содрогнулась я. — Ее-то уж никак не исправишь…

— Но все остальное — да. И вообще… Зачем ты гонишь меня? Ты что, уже не любишь меня? — с горечью спросил он.

— Люблю. Очень люблю. Только я боюсь, что у нас ничего не получится. И что когда-нибудь потом, не знаю, когда это произойдет — через день, через год или через десять лет, — мы все равно расстанемся. Уж лучше сейчас…

— Лиза!

— Да. Рано или поздно ты начнешь мне припоминать Дениса, то, как я сбежала от тебя… хоть и не по своей воле, но все равно. Эта обида…

— Нет никакой обиды! Я простил тебя сразу же… Если хочешь знать, я вообще на тебя не обижался! Мне просто было очень больно… Ты же сама говорила — предначертанная встреча! Мы созданы друг для друга.

— Ах, ты об этом!

— Именно. И напрасно ты меня упрекала в том, что я никогда не дослушиваю тебя до конца — я все очень хорошо понял. Ты — родня Дусе Померанцевой…

— Правнучка, — поправила я.

— Ну да. А я — потомок Андрея Калугина. И самой судьбой нам суждено быть вместе. Любовь наших предков соединилась в нас, и потому…

Саша! — смеясь и плача, перебила я его. — Ну что за бред! Предначертанная встреча… Это тоже красивые слова. Пустой звук! Люди не живут вместе только потому, что чья-то бабушка любила чьего-то дедушку, но злые обстоятельства помешали им быть вместе… Саша!

— Что?

— Я не хочу тебя отталкивать, — противореча самой себе, неожиданно сказала я.

— Ну так и не отталкивай! — вскричал он.

Мы стояли, обнявшись, посреди пустой пыльной комнаты. За окном стояла темнота. Что сказала бы мне Вера? «Саша, по твоим словам, нравится мне больше…» — сказала она однажды. Как странно — еще утром она была живой, веселой и разговаривала со мной… А сейчас ее нет. Я решительно не могла поверить в то, что ее больше нет, ее смерть не укладывалась в моем сознании. Может быть, это был сон, просто дурной сон?..

* * *

Солнце светило с самого утра, и ни одного облачка не было на горизонте — только нестерпимо-синее, пронзительное небо.

В городе снега уже не было. Чистый, сухой асфальт, черная земля на газонах, из которой уже начали проклевываться первые зеленые ростки.

Но здесь снег еще не успел растаять — видны были оплавленные серые льдины, которые лежали за оградами. Центральная аллея еще напоминала о городе, но дальше, в глубь территории, был настоящий сельский пейзаж — текли ручьи по извивистым, неровным дорожкам, чавкала грязь под ногами, угрюмо высились сырые мраморные плиты.

Я все боялась, что церемония пройдет как-нибудь не так из-за весенней распутицы, каждый раз вздрагивала и пугалась, когда у кого-нибудь скользили по размокшей земле ноги, но, похоже, рабочие знали свое дело. Веру отпели тут же, в маленькой кладбищенской церкви.

На лямках гроб опустили вниз в сырую землю.

— Упокой господи рабу твою… — зашамкала какая-то старушка, проливая искренние слезы.

Проститься с Верой пришло много людей — большинство из них были ее сотрудники, с которыми она работала в больнице. Нянечки, медсестры, врачи… Выяснилось, что очень многие любили ее.

Комья земли ударили в деревянную крышку.

— Прости, Вера, — шепотом сказала я и отошла на несколько шагов в сторону, вытирая испачканную в земле руку платком.

«Георгий Кар» — было написано на памятнике рядом. Веру хоронили возле отца.

— Хорошо, что они будут вместе, — обратилась я к полной докторше, которая стояла с испуганным и несчастным лицом. Она вздрогнула и как-то дико посмотрела на меня. — Ну да, вместе… Одной ей здесь было бы совсем плохо.

Недалеко стояли Пеньков и Саша, опустив головы. Пеньков выглядел совсем убитым и то и дело вытирал слезы черной вязаной шапочкой, которую снял с головы.

— Ох ты, горе какое… — вздохнула все та же старушка. — Нашли ирода-то?

Она имела в виду Дениса.

— Нет, — мрачно отозвался кто-то.

— Ну уж, как найдут, так непременно посодют! — живо отозвалась старушка, которая, видимо, работала уборщицей или нянечкой в Вериной больнице.

— Его бог накажет! — истово произнесла полная докторша, встрепенувшись.

— Непременно накажет!

Все косились на меня со странным выражением.

«Уж как похожа…», «Вылитая Вера!», «Говорят, только-только друг друга нашли… Отец-то у них общий!»

Все были в курсе страшной истории, которая произошла несколько дней назад. «Перепутал он их. Хотел одну убить, а вышло так, что Вера наша ему подвернулась». — «За что?» — «Все из-за ревности…» — шептались в толпе, впрочем, как-то сдержанно, не договаривая. Эти слова никто не произносил вслух, но я чувствовала, как они витают над свежей могилой: здесь должна была лежать я, а не Вера.

Я все еще не понимала, что больше никогда не увижу Веру. Просто стояла, чувствуя, как в висках пульсирует нагретая кровь.

Как она была добра, как чиста. У нее была душа ребенка. Бесхитростная и простая. Медсестра. Сестра милосердия. Моя сестра…

Бледный ангел, заслонивший меня от пули. Она встретилась мне, чтобы спасти меня.

— Лизочка… — спотыкаясь, ко мне подошел Рома Пеньков. Он мне вдруг показался старым и каким-то побитым. Из-за мук совести, наверное. — Я ведь мог предотвратить все это…

— Как? — равнодушно спросила я.

— Дэн все грозился, что убьет тебя… Кричал, что отомстит. Нет, вру, не кричал — шепотом говорил, но как будто кричал. Сначала очень ждал, особенно накануне того дня, когда свадьба ваша должна была быть — даже не отменил ничего, верил, что ты придешь. А потом словно с цепи сорвался… Все где-то бегал, с кем-то договаривался, билеты какие-то заказывал… Но я не верил — уж очень на него не похоже, чтобы он решил убить. Тебя. Так он тебя любил…

— Так любил, что убил… — отозвалась я.

— Лиза… — к нам подошел Саша. — Может быть, пойдем?

— Да, пойдем, — устало произнесла я.

Втроем мы медленно побрели к выходу. Я шла посередине, взяв под руки Пенькова и Сашу.

— Он не звонил вам, Роман? — спросил Саша.

— Кто? — испугался тот.

— Ваш шеф.

— Нет… вот как случилось все, так ни слуху ни духу. Наверное, он уже далеко, — с мистическим ужасом произнес Пеньков. — Денис, он такой… сквозь игольное ушко пройдет. Бросил нас всех.

— Кого это — всех? — спросила я.