Онлайн книга «Книга о русских людях»
|
— Не на чем. — Человек глуп только с нашей книжной точки зрения, но сам он вполне доволен количеством разума, данного ему природой, и хорошо владеет им… — Верно! — сказал матрос. — Дуй дальше! — Он — человек ненадолго, знает это и не смущается тем, что через некоторое время ему нужно будет лечь в могилу… — Все умрем, верно! — повторил матрос, подмигнув кожаному юноше, и широко усмехнулся, заставив этим подумать, что он твердо уверен в личном бессмертии своем. А волосатый оратор продолжал все так же тихо, очень странным тоном, как будто он просил, умолял верить ему: — Он не хочет беспокойной жизни надеждами, его удовлетворяет медленно текущая, тихая жизнь под ночными звездами. Я утверждаю: возбуждать несбыточные надежды в людях, которые вообще — ненадолго, это значит: путать их игру. Что может дать коммунизм? — Ага! — сказал матрос, уперся ладонями в колени, качнулся вперед и встал на ноги: — Н-ну, идем! — Куда? — спросил волосатый человечек, отступая. — Я знаю куда. Товарищ, прошу и вас следом за мной… — Ах, оставьте его, — презрительно сказал юноша, отмахиваясь рукою. — Прошу следовать! — повторил матрос тише, но рябое лицо его побурело и глаза сурово мигнули. — Я — не боюсь, — сказал волосатый, пожимая плечами. Баба, перекрестясь, пошла прочь, милиционер тоже отошел, ковыряя пальцем замок винтовки, а трое остальных встали на ноги так машинально, так одновременно, как будто у всех троих была одна воля. Матрос и кожаный юноша повели арестованного к Петропавловской крепости, но двое прохожих, догнав их на мостике, стали уговаривать матроса отпустить философа. — Не-ет, — возражал матрос, — ему, пуделю собачьему, надо показать, сколько недолго живет человек — Я — не боюсь, — тихо повторил пудель, глядя под ноги себе. — Но я удивляюсь, как мало вы понимаете… Он вдруг круто повернулся и пошел назад, к площади. — Глядите — уходит! — удивленно и негромко сказал матрос. — Идет! Эй, куда? — Ах, оставьте, товарищ, вы же видите — ненормальный… Матрос свистнул вслед волосатому человечку и, усмехаясь, сказал: — Черт, ушел, и — никакого шума! Храбрый, собака, действительно, совсем без рассудка… Около Народного дома шныряет, трется между людей остроглазый старичок в порыжевшем котелке, в длинном драповом пальто с воротником шалью. Он останавливается у каждой группы и, склонив головку набок, ковыряя землю палкой с костяным набалдашником, внимательно слушает: что говорят люди? У него кругленькое, мячом, розовое личико, круглые мерцающие глаза ночной птицы, под ястребиным носом серые, колючие усы, а на подбородке козлиный клок светло-желтых волос, — быстрыми движениями трех пальцев левой руки он закручивает его, сует в рот и, пожевав губами, выдувает изо рта: — Пп! Ввертывается плечом в тесноту людей, точно прячется среди них, и раздается его наяривающий голосок, быстрые, четкие слова: — Это я знаю, которые сословия нам особенно вредны и уничтожить надо дотла, чтобы даже косточки в пыль… Его очень внимательно слушают солдаты, рабочие, прислуга и «женщины для удовольствия», слушают, глядя ему в рот и как бы всасывая наяривающие слова. Говоря, он держит палку свою поперек туловища и быстро перебирает пальцами по ней, как по флейте. — Первое: чиновники всех чинов; сами знаете, какое это наказание и досада нам, — чиновники, что злее их? Суды, тюрьмы, канцелярии — всё в их руках. Каково? У них, как у фокусников, кабинеты разных тайн. Их в первую голову — уничтожить… Какая-то рыжая девушка, видимо горничная, сердито спросила: — А сам-то кто? Тоже, поди, чиновник? Он торопливо и обиженно отрекся: — Никогда я ничем не занимался против бедного народа, никогда ничего не делал. Я — гадатель, прорицатель, я будущую жизнь знаю… Ему предложили погадать. — Это — дело тайное, на людях нельзя! А на вопрос: «Что с нами будет?» — он ответил, опустив глаза: — Плохо будет, если, начав дело, сразу не кончим, плохо! Зубы рвать надо с корнем. Чиновников — скосить. Также и ученую часть, и ее, — не служи ослеплению разума нашего, не выдавай копейку за рубль, да! Мы, дескать, ученые, вы, дескать, слушайте нас, мы вам законы напишем! Написали, наклеили везде закон: «Не пейте сырой воды!» А? Эхе-хе-хе… Он не то смеялся, не то вздыхал, выпуская из округленного рта это яростное: — Эхе-хе-хе-е… И, кривя личико, торжествуя, спрашивал: — А мы — как: пьем ее, сырую-то, али не пьем, а? Публика, посмеиваясь, отвечала в несколько голосов: — Пьем. — Живы, а? — Будто — живы. — То-то! Вот они, законы эти. Во-от! За это и — скосить… И, убежденный, что он сделал свое дело, человечек этот вывертывался из толпы, шагал прочь, помахивая палкой, а в новой группе снова наяривал: — Два, два сословия особенно в язву нам, в боль и скорбь… Несомненно, он тоже вылез из какого-то темного угла, куда его затискала жизнь и где он годы одиноко торчал, корчился, накопляя злобу и месть. Возбуждающих вражду против интеллигенции, видимо, немало; мне кажется, что чаще всего это дворники, лакеи, кухарки, вообще — домашняя прислуга. После одного из митингов в цирке «Модерн» краснолицая, толстая женщина рассказывала солдатам, «как живут господа», рассказывала остроумно и такими словами, что из десяти даже трех не напишешь. Солдаты бешено хохотали и плевались смачно, слушая, как действовал доктор, специалист по женским болезням, как вела себя еврейка-дантистка и как «обрабатывал» своих учениц актер. — Бить эту сволочь, — сурово сказал черный солдат с подвязанной челюстью, — бить ее до последнего колена… А в другой группе хромой человек лет сорока, безволосый, как скопец, кричал: — Я всю жизнь в конюшне с лошадями, в навозе, а они в превосходных квартирах на мягких диванах с собачками играют. Нет, стой! Это я желаю с собачками играть, а вы — марш в конюшню, да? Почему — не так, почему, ну? Страшно и нещадно говорила молодая женщина, одноглазая, с лицом, сожженным серной кислотой: — Глядите в Библию — есть там господа? Нет господ в Библии! Цари есть, судьи, пророки, а господ — нет! И сам бог приказывал избивать племена, в которых господа были, поголовно все такое племя истреблять велел, с женами и детьми, и с рабами даже. Потому что от господ и слуги испорчены, и слуги уже — не люди, нет! — Удавись, тетка, — посоветовали ей из толпы. |