Онлайн книга «Серебряные слезы»
|
– Ты вольна делать что угодно. – Нет, я же чувствую... Ты мне скажи, Андрюша! Я все буду делать, как ты попросишь, я хочу, чтобы ты был доволен мной. – Хорошо... – медленно произнес Андрей, – буду откровенен. Я думаю, что в профессии актрисы нет ничего плохого, она не хуже любой другой. Но ее публичность... Все смотрят на тебя, все тобой восхищаются, оценивают каждое твое движение, поворот головы, интонацию... Обнажено все – и душа, и тело, и чувства. – Ну уж, и все! – недовольно перебила Дуся. – Ты театр с Мулен Ружем путаешь. Когда, например, Стрепетова... – Барышня знает про Мулен Руж! – засмеялся Андрей. – Ладно, бог с ней, со Стрепетовой – ты будешь лучше. – Да никем я не буду! – затрясла головой Дуся и на миг прижалась щекой к плечу своего спутника. – Я о том и говорю – ничего я не хочу. Только бы ты был счастлив... – Ты отказываешься от театра? – Да, отказываюсь, – торжественно произнесла Дуся. – Я раньше, честно говоря, мечтала о сцене. До того, как мы объяснились. А теперь это все неважно. Только ты! – Обожаю тебя, – воскликнул Андрей. – Ты права – я не хочу делить тебя с толпой. Моя, только моя... Он хотел обнять ее, но Дуся отстранилась со смущенной улыбкой. – Здесь... здесь как-то неловко. Как будто мертвые видят нас. – «Зачем загадывать, мечтать о дне грядущем, когда день нынешний так светел и хорош? Зачем твердить всегда в унынии гнетущем, что счастье ветрено, что счастья не вернешь? Пускай мне суждены мучения разлуки и одиночества томительные дни – сегодня я с тобой, твои целую руки...» – вдруг процитировал Андрей. – Это я из Апухтина вспомнил. Как дальше – не помню, но что-то такое ужасно трагическое. – Не надо трагического, – упрекнула Дуся. – Я Апухтина не люблю. Очень мрачный поэт. – Прости... Они дошли до противоположного конца кладбища. Здесь были только старые могилы – все в запустении, заросшие травой и сорняками, на замшелых надгробиях уже ничего невозможно было прочитать. Они сели на выбеленную дождем и ветром скамью, и Андрей взял Дусю за руки. – Как я люблю тебя, как люблю... – пробормотал он. – Как ты думаешь, что бы было, если б все узнали о нас? – Нас бы разлучили. Отослали бы меня в какой-нибудь пансион... – пожала плечами Дуся. – Папе бы точно это не понравилось. Он считает, что человек должен сначала вырасти, оформиться и только потом определять свою дальнейшую жизнь. Но чего определять, если я точно знаю, что хочу быть только с тобой? – И я... Послушай, я вот еще о чем подумал – через год нам все равно предстоит расстаться, оттого эти стихи дурацкие мне все на ум и лезут. Через год я заканчиваю гимназию, поступаю в университет (это я уже решил, что именно в университет, на филологическое отделение), дольше в вашей семье оставаться невозможно... – Как? – воскликнула пораженно Дуся. Видимо, она только сейчас задумалась о будущем. – Обыкновенно, как... Не до старости же мне у вас в приживалах ходить! – Почему в приживалах? – растерянно пролепетала Дуся. – Ты мне как брат, ты сын папиного друга... – Ну и что? Я же не инвалид, я взрослый человек... почти. Съеду на какую-нибудь квартиру, буду учиться... – Я умру без тебя! – зарыдала вдруг Дуся и бросилась Андрею на шею. – Ну зачем, зачем ты завел этот разговор?! Сегодня же ты со мной и еще целый год... – Я буду каждый день приходить к вам, мы каждый день будем писать друг другу письма! – сказал Андрей, прижимая ее к себе. – А потом мы поженимся. – Когда? – жадно спросила Дуся. – Еще долго ждать? Сколько? – Ну, пока я буду учиться в университете, потом еще года два-три мне необходимо для того, чтобы встать на ноги, упрочить свое положение... Иначе Кирилл Романович просто-напросто откажет мне как бесперспективному человеку, не могущему устроить счастье его дочери. Дуся сидела молча, прикидывая, в каком же году они смогут соединиться с Андреем. – Господи, милый, – это же целую вечность ждать! Я к тому времени старухой стану – мне будет двадцать два, двадцать три... – Ты отказываешься ждать меня? – спросил Андрей. – Если отказываешься, то я прямо сейчас умру, и пусть меня похоронят на этом самом кладбище... – Нет, что ты! – закричала Дуся, бросаясь обнимать его. – Я хоть сто лет буду ждать! Я клянусь! – И я клянусь, – прошептал он, горячо целуя ее лицо, залитое слезами. Сзади, в кустах, вдруг зачирикали проснувшиеся воробьи – в их семействе вспыхнул скандал. Дуся и Андрей, опомнившись, отскочили друг от друга. – Птички... – прошептала Дуся дрожащими губами. – Это только птички... Она сорвала травинку, стала вертеть ее в руках. У нее была такая привычка – все время вертеть что-нибудь в руках, теребить бахрому на скатерти, оборки своего платья... – Послушай, милая, – тихо произнес Андрей. – А ты, правда, любишь меня? Может быть, это просто увлечение? Знаешь, я слышал, есть любовь и влюбленность, и их очень легко спутать друг с другом... Или даже не так! – со страхом воскликнул он. – Ты просто жалеешь меня... Дуся ничего не ответила, продолжая теребить травинку, скручивая ее в спираль. – Нет, погоди, ты послушай меня... – настаивал Андрей. – Ты ведь добрая девушка, у тебя необычайно нежное сердце... А что, если так – ты встретила бедного сироту и пожалела его? И на самом деле ты не любишь меня, а просто боишься огорчить отказом... Дуся подняла глаза, уже совершенно сухие, и произнесла гордо, даже надменно: – Люблю. И ни в чем не сомневаюсь... – Она перекусила зубами травинку. – Вот. На вытянутой руке лежали две свитые в круги травинки. – Что это? – Два кольца, – серьезно сказала Дуся. – Давай обручимся по-настоящему, обменявшись кольцами. Затея была детской, но Андрей, увидев два импровизированных, из травинок, колечка, неожиданно поверил ей. – Прости, прости, прости... – сказал он. – Люблю тебя, схожу с ума! Он взял одно колечко, осторожно надвинул его на тонкий Дусин пальчик. Дуся, очень серьезная и сосредоточенная, надела другое кольцо из травы на его палец. – Клянусь быть верной тебе до гроба, – сказала она. – И я! Клянусь. Пусть мертвые, что лежат вокруг, будут нашими свидетелями. Не сговариваясь, они прильнули друг к другу губами. И это был совсем другой поцелуй, не как тот, которым они обменялись у пруда. Теперь они замерли надолго – по-настоящему, до головокружения. |