Книга Страсти по рыжей фурии, страница 58 – Татьяна Тронина

– И?..

– Сопротивления не оказал. Правда, до сих пор ничего путного сказать не мог, все плакал. Будет психиатрическая экспертиза, и мне кажется, насколько позволяет сказать мой опыт, судить его не будут.

– А что будет?

– Ну, заведение закрытого типа, от нескольких месяцев до нескольких лет. А может быть, на всю жизнь. Наука решит.

– Наука... – с горечью прошептала я.

– Танита, придется в ближайшее время – я понимаю, все зависит от состояния Полякова – съездить на Петровку, дать показания...

– Хорошо.

Я шла по коридору и спиной чувствовала, как этот человек смотрит мне вслед. В его взгляде были осуждение, восхищение, любопытство – нечто подобное я заметила накануне у Девяткина, словно сам факт того, что из-за меня пострадал человек, почему-то придавал мне в глазах окружающих мужчин больше шарма.

Я же себя ненавидела. «Его никто не мог спровоцировать на убийство?» – вопрос следователя вертелся у меня в голове как приговор. По закону я не была виновата, но лучше бы такого закона не было, и пусть бы меня осудили по совести, а не по закону, наказали бы... Это не Мельников замахнулся ножом, это я направила его руку. «Только смерть разлучит нас...» Бедная, слабая голова! Он понял меня буквально. Теперь я не испытывала к своему бывшему однокласснику ничего, кроме досады, ведь настоящей убийцей была я.

Легкомыслие! Легкомыслие и невнимательность! Стоило давным-давно обратить внимание на его вечно кислую физиономию, на жалобы на головную боль и странности в поведении. Ах, Серж, ах, эстетствующий декадент, ах Обри Бёрдслей и утонченное утомление... Теперь понятно, почему его не взяли в дипломаты, – болезнь не позволила.

«В юности перенес тяжелое заболевание, произошло осложнение». В юности... Насколько я помню, в школе он ничем не страдал. Значит, наверное, заболел сразу после ее окончания, и все планы на будущее были перечеркнуты, заграничная карьера невозможна, ему оставалось лишь торговать на рынке. Ужасно... На какое-то мгновение мне даже стало жаль Сержа.

И вдруг я вспомнила о Шурочке.

После школы, параллельно с поступлением в престижное высшее учебное заведение, он собирался жениться на ней – это я помню прекрасно. Неземная любовь, вся школа с напряжением следит за развитием их красивого романа, юные Ромео и Джульетта ждут не дождутся совершеннолетия... Теперь ясно – он заболел, и их свадьба стала невозможной, потому что Шурочка не захотела связываться с человеком, у которого не все в порядке с головой.

Это были мелочи, к делу отношения не имеющие, – Шурочка, несбывшиеся мечты Сержа о карьере и так далее. Но я продолжала думать о них, лишь бы не думать о главном, лишь бы чувство вины не жгло мне душу.

Итак – именно Шурочка не захотела, потому что Серж не раз говорил о каком-то предательстве, туманно намекал, что простил ей, что все в прошлом... Он слег, и она оставила его, поскольку, как и все женщины, была прагматична. Бедная Шурочка! Она ведь тоже переживала, решение наверняка далось ей не просто. И жизнь у нее не сложилась, потому что без любви трудно жить, как и всем прочим женщинам. Кстати, а ведь увлечение ее психологией тоже неспроста! Психология, психиатрия...

Я пыталась найти в прошлом причины того, что настоящее рушилось на моих глазах.

* * *

Я выхлопотала постоянный пропуск и теперь неотлучно находилась при Мите – большего и не надо на данный момент.

Молодого строгого доктора звали старинным русским именем Савелий, он относился ко мне с отеческой строгостью, хотя вряд ли был старше меня. Впрочем, с родными и близкими больных только так и нужно, иначе – слезы, слезы... Чрезмерная участливость вредна.

– Состояние тяжелое, пока еще рано делать прогнозы, – сообщал он мне новости. – Сейчас был батюшка, ваш муж пожелал собороваться, причаститься святых тайн.

– В больнице есть священник? – спросила я. Раньше я не замечала в Мите особой религиозности, и его желание испугало меня.

– Конечно. Милая, идите перекусите, вас саму впору под капельницу класть.

Но слова о соборовании прочно засели у меня в голове.

– Доктор, – едва выговорила я, – он что, предчувствует смерть?

– Кто знает... Держитесь, – холодно ответил мне тот.

Сама мысль о том, что Митя может умереть, покинуть меня навсегда, казалась мне невозможной и дикой. Это будет чем-то вроде вселенской катастрофы, после которой исчезнет все живое, во что разум отказывался верить. «Лучше бы Мельников вонзил нож в меня, – думала я, сидя на стуле возле Митиной кровати и держа его слабую, холодную руку. – Я женщина, я живучая как кошка, я бы все выдержала. Утром того дня, когда Серж встретил меня в липовой аллее... Если б знать!»

Рука в моих ладонях вдруг дрогнула, Митя приоткрыл темные веки.

– Ты здесь... – тихо, без всякого выражения, произнес он. – Когда же ты спишь?

– Сплю! – убежденно воскликнула я. – Там, в коридоре, есть кушетка.

– Таня, я не понимаю...

Он говорил тяжело, с усилием. Я жадно ловила каждое его слово, напряжением чувств стараясь помочь ему, и не понимала, отчего мое страстное желание помочь никак не может материализоваться – сил у Мити не прибывало.

– Что, Митенька?

– Я не понимаю – за что?

– Он псих, он сумасшедший. Кто знает, что творилось в его больной голове!

– Он сказал... он сказал, что ты его любишь. И еще... будто ты согласилась стать его женой...

– Неправда, – твердо ответила я. – Он желаемое хотел выдать за действительное.

– И будто ты с самой школы, с детства...

– Любила его? – с жаром подхватила я. – Нет, Митя, я его и не вспоминала последние десять лет! Я знаешь что думаю? Наверное, он был совсем одинок, и ему хотелось, чтобы хоть кто-то любил его, вот и придумал меня, мои чувства... Он сумасшедший, Митя!

Я говорила и говорила что-то убедительное, страстное, а он смотрел на меня пристально, тяжело и как-то равнодушно.

– А еще он сказал... – медленно, уловив паузу в моей речи, вставил Митя. – Впрочем... ерунда все.

Я вдруг догадалась, о чем он хотел сказать, и эта догадка только усилила мое смятение и чувство вины. Если бы была возможность прожить жизнь второй раз, я никогда бы не позволила Сержу войти в свой дом, подарить мне белые лилии, которые пахли пороком и смертью, эти чертовы лилии, которые у меня все-таки хватило ума вышвырнуть в окно. И как было хорошо, если бы то же самое можно было сделать и с Сержем!

– Он все придумал. – Я была тверда как камень, собираясь до последнего отрицать все. Правда была Мите не на пользу, ни к чему ему было знать, что человек, вонзивший в него нож, был близок с его возлюбленной. «Я чиста, чиста, – твердила я себе как заклинание. – Недоступна и невинна, подобно тем чертовым цветам!»