Книга Константинов крест (сборник), страница 37 – Семён Данилюк

Неудовольствие ее, впрочем, было больше показное, — уж больно ладно скроенным выглядел молодой офицер в пригнанном кителе с четырьмя орденами и тремя нашивками за ранения.

Заметное впечатление произвел он и на Невельскую. Та невольно принялась оправлять седоватые букли. Горевой же, не отрываясь, прилип взглядом к орденам. Даже Глаша, застывшая у сервировочного столика, забывшись, приоткрыла рот от любопытства. Оказавшись в перекрестье внимания, Арташов зарделся.

Похрумкивая сапогами по паркету, он поспешил к свободному месту, оглядел стол перед собой. Справа и слева от тарелки лежало по три серебряных, разной формы ножа и вилки. Обращаться с ножом и вилкой Женя умел. Но только с одним ножом и одной вилкой, — в питерских ресторанах и один-то нож не каждый раз подавали. Поэтому разобраться, какие из приборов предназначены для закусок, а какие для рыбы или мяса, выглядело для него делом безнадежным. В некотором замешательстве он поднял голову и успел перехватить нацеленные взгляды, — оказывается, ему уготовили испытание.

Смущение разом ушло, — лицо гостя, дотоле опечатанное напускной суровостью, сделалось по-мальчишески лукавым. А затем, к всеобщему изумлению, Арташов беззаботно расхохотался.

Заразительный и очищающий, словно ливень в засуху, басистый смех смыл напряжение за столом. Горевой, довольный, что не ошибся в незнакомом человеке, охотно засмеялся следом. Мелко, смущенно прикрывая рот, захихикала Невельская. Лишь баронесса удержалась, но лучики, задрожавшие у глаз, выдали и ее.

Арташов сгреб по два ножа и вилки, отложил в сторону:

— К чему понапрасну пачкать?

— И то верно, офицерам на войне не до изысков, — поддержал Горевой. Из солидарности с Арташовым он отложил и собственные лишние приборы. — Тем паче нынче не до разносолов.

Он кивнул на скупо накрытый сервировочный столик.

— С продуктами и впрямь трудно стало, — пожаловалась Невельская. — Сергей Дмитриевич едва не каждый день ездит по поставщикам. Но чем дальше, тем хуже.

— Никто на марки не отпускает. Только по бартеру. Как у нас в России говорили, — баш на баш.

Горевой взвесил отложенное столовое серебро в воздухе:

— Как раз дня на два.

Баронесса насупилась, — похоже, всякое напоминание о нужде для этой гордячки было невыносимо.

— Да разве только в деньгах дело? — исправился Горевой. — К примеру, обувь у девочек поистрепалась. И где прикажете доставать? Так, представьте, по вечерам беру дратву, суровую нитку и — пошло. Так, глядишь, и специальность башмачника освою. Будет на кусок хлеба в старости.

Он, единственный, засмеялся. Потянулся к графину:

— Ну-с, по-офицерски, водочку?

Арташов согласно кивнул.

По знаку баронессы Глаша налила ей и Невельской вина. После чего принялась раскладывать незатейливый салат.

— Глаша у нас искусница, — похвасталась Невельская. — Иной раз вроде и не из чего, а глядишь, — стол накрыт. Ей хоть кашу из топора поручи сделать — сделает.

От похвалы полнолицая Глаша зарделась.

— Вот и слава богу. Значит, мои солдаты тоже с голоду не перемрут, — невинно произнес Арташов.

Хозяева встревоженно встрепенулись, принялись переглядываться, — похоже, мысль о необходимости кормить незваных постояльцев не давала покоя.

— Шутка! — успокоил их Арташов. — У нас свое довольствие. Еще и Глаше поможем. Во всяком случае, топор для каши всегда найдем.

Обрадованный Горевой поспешил приподнять рюмку:

— Тогда за добрососедство прежней и нынешней России? Выпили. Мужчины, как положено офицерам, залпом, женщины пригубили.

— Откуда вы знаете немецкий, Женя? — придвигая тарелку, полюбопытствовала Невельская.

— Я на фронт с третьего курса Ленинградского иняза ушел.

Ответ этот вызвал неожиданное оживление.

— Выходит, здесь все петербуржцы, — с легкой улыбкой пояснила баронесса.

— Я подумал, вы немка, — повинился Арташов. — Раз Эссен.

Баронесса промокнула рот салфеткой.

— Что ж, что Эссен? Великий род, занесенный в Готский альманах. Между прочим, мой муж, как и множество его предков, погиб, сражаясь за Россию. Кстати, в ту самую мировую войну, которую вы отчего-то не признаете, — не удержалась она от язвительности. — Они с Сергеем Дмитриевичем на одном корабле служили. Вместе и тонули. Только Сергею Дмитриевичу удалось спастись.

Горевой сгорбился.

— Да, повезло, — подтвердил он. — Меня после прямого попадания взрывной волной в воду швырнуло. Ну, и поплыл себе. Как говорится, не приходя в сознание. Я ведь из первых пловцов на Балтфлоте был. Призы на дальность брал. Как-то по майской воде на пари пять километров отмахал. И ничего — вылез, обтерся, спирту внутрь и — опять вперед, за орденами. Если б его хоть вместе со мной выбросило. Пусть каким угодно увечным. Видит бог, вытащил бы, — он заискивающе глянул на баронессу. Похоже, безвинную эту вину нес годами. — А так, кроме меня, всего восемь человек подобрали. Это с эсминца-то!

Он вновь потянулся к графину:

— Эх, были когда-то и мы рысаками! Выпьем в память погибших за Родину!

Не дожидаясь остальных, опрокинул стопку.

Арташов приподнял свою. Он жадно вглядывался в этих чужаков, трогательно тоскующих по родине, по которой тосковал и он сам, и отчаянно силился понять, откуда же берет начало та незримая, но непреодолимая борозда, что отделила их друг от друга.

Смущение легко читалось на его лице.

— Где мужчины, там непременно о войне, — Невельскую занимало совсем иное. — Будет уже. После стольких лет довелось встретить петербуржца. Может, еще и соседи? У моих родителей квартира была на Васильевском острове. Малюсенькая, правда, пятикомнатная. Но сейчас издалека она видится мне такой милой. А вы где живете?

— У меня квартирка, конечно, побольше вашей — на двадцать шесть комнат, — Арташов сдержал улыбку. — Правда, и соседей соответственно — пятнадцать семей. Коммуналка называется. Доводилось слышать?

Хозяева озадаченно переглянулись.

— Пожалуйста, расскажите нам про нынешний Петербург! Что там? — взмолилась Невельская.

— Я не был в Ленинграде с начала войны, — Арташов помрачнел. — Слышал, город сильно разрушен. Хотя центр: Исаакий, Невский, Фонтанка, — говорят, удалось сохранить.

— И на том слава богу! — баронесса перекрестилась.

Невельская, стремясь развеять установившееся меланхолическое настроение, всплеснула ручками.

— Фонтанка! Невский! Слова-то какие! Элиза! А помнишь Павлика?.. Ну, того юнкера, что прямо посреди Фонтанки застрелиться грозил, если замуж за него не пойду? И ничего! Не пошла.

— Не жалко было? — подначил Арташов.