Книга Муза, страница 71 – Джесси Бёртон

Но Джерри, похоже, не интересовался нравственными устоями своего пасынка и его подруги. Возможно, он оказался более современным, чем я полагала. А может, он слишком тяжело переживал свое горе или страдал похмельем, чтобы обратить на это внимание. Он махнул рукой, вваливаясь в комнату.

– Не беспокойтесь, – сказал он, тяжело опустившись на край кровати. Я все еще держала в руках брюки. – Можете тут осмотреться. Она и для меня во многом оставалась загадкой.

Хмурым выражением лица и круглым животом Джерри напомнил мне угрюмого Шалтая-Болтая из «Алисы в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла. И я чувствовала себя Алисой, ведь мне тоже подкидывали загадки и бросали вызовы со всех сторон.

– Извините, – пролепетала я. – Мне не следует здесь находиться.

– Да ничего страшного. А Лори и вправду не говорит о ней, верно?

– Если и говорит, то очень мало. Мистер Скотт, могу я вас спросить…

– Я не Скотт, – перебил меня Джерри. – Скотт – девичья фамилия Сары.

– Ох…

– Лоуренс предпочел оставить себе ее фамилию, не стал брать мою, – объяснил Джерри, качая головой. – Что ж, на тот момент ему исполнилось шестнадцать, а как сказать шестнадцатилетнему, что делать, а что нет? Никогда я его толком не понимал.

– А фамилию отца он не взял?

Джерри смерил меня проницательным взглядом.

– С фамилией Шлосс ему было бы не очень комфортно на английской детской площадке в сороковые годы.

Я встала как вкопанная; красные брюки Сары вяло повисли у меня в руке.

– Шлосс? – повторила я. – Фамилия отца Лори – Шлосс?

Джерри поднял на меня глаза, заинтересовавшись энергичностью моего голоса.

– Ну, строго говоря, – да. Мать дала ему фамилию Скотт с самого его рождения, но его отцом был Шлосс. Представляете, первым мужем Сары был австриец, и это прямо перед мировой войной.

– Австриец?

Джерри явно оживился.

– Сдается мне, вы чересчур разволновались из-за всего этого. У вас все в порядке?

– О да, я в порядке, – ответила я, стараясь напустить на себя непринужденный вид, хотя стояла в слишком длинном для меня шерстяном джемпере Лори, сжимая в руке брюки его умершей матери. И действительно – какое мне было дело до отца Лори…

– Когда Сара вернулась в Англию и у нее родился Лори, она сочла благоразумным дать ему свою девичью фамилию. В те дни людям с немецкими фамилиями не доверяли.

– А как звали ее первого мужа?

– Гарольд. Несчастный ублюдок. Боже, когда я думаю о том, что с ним случилось… Сара всегда об этом умалчивала, но, глядя на Лоуренса, я думаю, что ей стоило об этом говорить. У этого парня прямо патология какая-то, когда речь заходит о его родителях.

Я попыталась вспомнить, как Лори вел себя в тех ситуациях, когда Рид упоминал имя Гарольда Шлосса. Я не помню, чтобы на его лице отражались какие-то эмоции или чтобы он узнал, о ком идет речь. Но он спросил Рида, знал ли тот, что случилось со Шлоссом, – это я помнила точно.

– А что произошло с его отцом? – спросила я.

Джерри обнажил зубы в мрачной улыбке; я увидела его длинные резцы.

– Вижу, он вам мало что говорит, да? Впрочем, это деликатная тема.

– Само собой.

– А может, у вас просто не остается времени на разговоры. Я и сам когда-то был таким.

Я покраснела и попыталась скрыть смущение за слабой улыбкой; часть меня желала сбежать, а другая часть жаждала узнать от этого человека то, чего Лори мне бы не рассказал.

– Есть причина, по которой он об этом не говорит, – промолвил Джерри. – Зачем ему переживать из-за того, чего он даже не помнит. Лори никогда не видел этого человека. – Он провел рукой по волосам и пронзил меня взглядом. – С Гарольдом Шлоссом произошел Гитлер. Так же, как и со всеми нами.

Я хотела ответить, но Джерри встал; на фоне темных деревянных половиц были особенно заметны желтые ногти на пальцах его ног.

– Слишком раннее утро, чтобы обо всем этом говорить, – заметил он. – Я собираюсь пройтись, чтобы в голове просветлело. А вам советую вернуться в постель.

16

Я вернулась в комнату Лори. Он дернулся и с улыбкой открыл глаза, а потом поднял руки, чтобы пустить меня на теплые скомканные простыни. Но я встала у края кровати.

– Что такое? – спросил он, и улыбка сошла с его лица. – Что не так?

– Ты Лори Шлосс, – выпалила я. – Твой отец продал «Руфину и льва». Вот откуда у тебя эта картина.

Признаю, что, наверное, можно было подойти к этой ситуации более обдуманно: не говорить «твой отец то, твой отец се» об умершем человеке, которого Лори никогда не видел. Да и время было неподходящее – шесть пятнадцать утра. Но, наверное, я не сдержалась, потому что всегда считала Лори абсолютно честным человеком; я ведь даже защищала его перед Квик, когда у нее возникли сомнения на его счет. И теперь я поняла, что Лори постоянно избегал вопросов не только о своей матери, но и о том, откуда у нее могло взяться такое произведение искусства.

Лори опустил руки и пристально на меня посмотрел.

– Я Лори Скотт, – промолвил он, закрыв глаза. – Ты говорила с Джерри.

– Ты лгал.

Он снова открыл глаза и приподнялся на локте.

– Я, черт возьми, не лгал. Я просто никогда не говорил тебе всей правды.

– Но почему? Какая разница, кем был твой отец?

Он ничего не ответил.

– Лори, ты правда продал свою машину?

Он потер глаза, гримасничая, словно пытался расставить свои мысли по местам.

– Да, я правда продал свою машину. Джерри окончательно решил продать дом. И что я тогда буду делать?

– Он никогда его не продаст. Дальше по коридору есть комната, посвященная твоей матери. Там все еще лежат ее одежда и косметика.

В глазах Лори отразилась растерянность.

– А ты откуда это знаешь?

Я медленно села на край кровати.

– Я там только что столкнулась с Джерри.

– И что ты там разнюхивала?

Я отвернулась в смущении.

– Он рассказал мне о том, как твоя мать дала тебе свою девичью фамилию во время войны. Когда Рид упомянул Гарольда Шлосса, почему ты промолчал?

Лори снова упал на подушку.

– Это бы слишком все усложнило.

– Напротив – это бы все упростило. Стало бы ясно, как полотно оказалось у тебя. История происхождения и все такое.

– Да, ситуация стала бы проще для Рида, но не для меня. – Лори соединил обе руки в единый кулак. – Понимаешь, Оделль, мы никогда в жизни о нем не говорили. В моей семье не говорят об этих вещах. И если ты всю свою жизнь не говорил о чем-то, то неужели ты думаешь, что можно вдруг начать это обсуждать – с бухты-барахты – с каким-то незнакомцем, проявившим интерес к твоей картине?