Онлайн книга «Человек в картинках (сборник)»
Ударом своей огромной ноги он распахнул дверцу, вылез из машины и, нагруженный оружием, поволок его по посадочной площадке аэропорта. – Ты хорошо подумал, Билли? – Этим я занимался все двадцать лет. Мне было шестнадцать, когда я покинул Землю, и я радовался этому, – сказал он. – Там для меня не было ничего, как, впрочем, и для тебя, и для всех, подобных нам. Я никогда не жалел о том, что оставил Землю. Здесь впервые в жизни мы обрели мир… Ладно, пошли. Он пробирался сквозь толпу таких же черных, которые пришли на встречу с ним. – Уилли, Уилли, что нам теперь делать? – спрашивали они. – Вот ружье, – говорил он. – Вот ружье. Вот еще. – Он яростно совал им в руки оружие. – Вот пистолет. А это дробовик. Люди стояли такой тесной толпой, что казались одним черным телом с тысячей рук, тянущихся за оружием. «Уилли, Уилли!» Его высокая, молчащая жена стояла рядом с ним, крепко сжав пухлые губы, с глазами, полными слез и трагедии. – Принеси краску, – приказал он ей. И она приволокла галлон желтой краски к платформе, куда в это время подкатил трамвай с блестевшей свежей краской новенькой вывеской впереди: «К МЕСТУ ПРИЗЕМЛЕНИЯ БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА». В трамвае было полно переговаривающихся друг с другом людей. Они высыпали из него и, глядя на небо и спотыкаясь, бросились бежать по полю. Женщины держали в руках корзинки для пикников, мужчины были в соломенных шляпах и в рубашках с короткими рукавами. Опустевший трамвай стоял и гудел. Уилли взобрался в него, поставил на пол банки с краской, вскрыл их, помешал краску, проверил кисточку, взобрался на сиденье и приложил к стенке шаблон. – Эй, вы! – Кондуктор обошел его сзади, позвякивая мелочью. – Что это вы там надумали делать? А ну, слезайте! – Сами видите, что я делаю. Не волнуйтесь. И Уилли с помощью шаблона принялся выводить желтой краской буквы. Сначала он покрыл краской букву «Д», затем «л» и наконец «я» – он был ужасно горд своей работой. Когда он завершил свой труд, кондуктор посмотрел украдкой и прочел слова, сверкавшие свежей желтой краской: «Для белых. Задний сектор». Он стал перечитывать. «Для белых». Он моргнул. «Задний сектор». Кондуктор взглянул на Уилли и заулыбался. – Как, подходит? – спросил Уилли, выходя из трамвая. – Чудесно, сэр, это мне очень даже подходит, – сказал кондуктор. Хэтти, сжимая руки на груди, смотрела издали на надпись. Уилли вернулся к толпе, которая выросла к этому времени, пополнившись пассажирами из автомобилей, с рокотом останавливающихся у платформы, и из многих трамваев, с визгом проделавших извилистый путь из близлежащего города. Уилли взобрался на упаковочный ящик. – Давайте создадим группу, которая за час напишет объявления во всех трамваях. Есть желающие? Поднялся лес рук. – Отправляйтесь! Группа ушла. – Давайте создадим группу, чтобы канатами огородить места в театрах – два последних ряда для белых. Еще больше желающих. – Идите! Они помчались. Уилли всматривался в толпу. С него градом катил пот, он задыхался от напряжения и гордился своей мощью; он положил свою руку на плечо жены, согнувшейся под этой тяжестью, смотревшей в землю и не смевшей поднять глаз от земли. – А теперь послушайте, – провозгласил он. – Так вот, сегодня мы должны принять закон: никаких смешанных браков! – Правильно, – откликнулось множество людей. – Все мальчики – чистильщики сапог – сегодня бросают свою работу. – Бросаем прямо сейчас! Несколько человек в лихорадочной спешке прихватили с собой и пронесли через весь город свои щетки, и теперь они повыбрасывали их. – Примем закон о минимальной зарплате, так? – Так, так! – Будем платить этим белым не больше десяти центов за час. – Правильно! К выступавшему поспешил мэр города. – Послушайте-ка, Уилли Джонсон, слезайте с ящика! – Мэр, меня нельзя принудить ни к чему подобному! – Вы устраиваете беспорядки, Уилли Джонсон. – Какая мысль! – Вы, еще будучи мальчишкой, всегда ненавидели все это. Вы сами ничуть не лучше некоторых белых, о которых вы тут распинаетесь! – Теперь другое время, мэр, и другие обстоятельства, – сказал Уилли, даже не глядя на мэра, а всматриваясь в лица тех, внизу, – улыбающиеся, сомневающиеся, растерянные, некоторые из них враждебные, напуганные, отвернувшиеся от него. – Вы еще пожалеете, – сказал мэр. – Мы проведем выборы и изберем нового мэра, – сказал Уилли. Он смотрел на город, где на улицах, там и сям, появились свежеизготовленные вывески: «Клиентура ограничена: в любое время обслужим неполноценных клиентов». Уилли усмехнулся и захлопал в ладоши. И останавливали трамваи и закрашивали задний сектор белой краской в ожидании их будущих обитателей. И довольные люди заполонили театры и канатами огородили в них места для белых, в то время как их жены удивленно взирали на все это с обочин дорог и шлепками загоняли в дом детишек, чтобы уберечь их от этого ужасного времени. – Все готовы? – взывал Уилли Джонсон к своим согражданам, держа в руке веревку с аккуратно завязанной на ней петлей. – Готовы! – прокричала половина собравшихся. Другая половина, недовольно ворча себе под нос, двинулась прочь, подобно персонажам из ночного кошмара, не пожелавшим в нем участвовать. – Летит! – закричал какой-то малыш. Как будто все они были марионетками на одной ниточке: все одновременно подняли головы вверх. По небу в сполохах оранжевого пламени, высокая и прекрасная, летела ракета. Она описала круг и спустилась, вызвав всеобщий вздох. Она приземлилась, причинив небольшое возгорание травы на поле; огонь скоро погас, некоторое время ракета лежала спокойно, а затем под взглядами притихшей толпы большая дверь на боку корабля прошипела выходящим кислородом, отползла в сторону, и из корабля вышел старик. – Белый человек, белый человек, белый человек… – зашелестели в толпе ожидающих слова; дети, бодаясь, нашептывали их друг другу на ухо; слова, пульсируя, распространялись дальше, туда, где толпились люди, стояли трамваи под ветром солнечного дня, где из открытых окон разносился запах краски. Шепот сам собой угас, все стихло. Никто не сдвинулся с места. Белый человек был высокого роста, держался прямо, хотя в лице его поселилась бездонная усталость. Он был небрит, и глаза его были такими бесконечно старыми, какими они должны быть у человека, которому необходимо жить и который еще живет. Его глаза были бесцветными, почти невидящими, будто стертые всем тем, что ему пришлось увидеть за прошедшие годы. Он был так худ, что его можно было сравнить с зимним облетевшим кустом. Руки его дрожали, и, разглядывая толпу собравшихся, он вынужден был опереться о притолоку. |