Онлайн книга «Поклонение волхвов»
Николай Кириллович очнулся и кивнул. – Тортик поешьте, – пододвинула к нему блюдо тетя Шура. Николая Кирилловича она помнила со времен Иликиного училища и не любила, как не любила многих, виновных в отклонении ее мальчика с пути нормальной музыки во что-то непонятное. Но Илик называл своего бывшего преподавателя гением, и к тому же этот Николай Кириллович был такой тощий, что хотелось его подкормить. – Так я кладу вам тортик? – Спасибо, я уже попробовал, – ответил Николай Кириллович, грея пальцы чашкой. – Сами пекли? – Если бы я сама пекла, вы бы разве так «спасибо» сказали? Уже бы тарелка чистенькой была. Илик вам расскажет, какие пирожные я раньше делала. А какие розочки! Из крема, помнишь, Илинька? Тетя Шура вспомнила розочки, вспомнила, как Илик просил, чтоб ему их оставляли, и заплакала. – А у меня брат погиб, – сказал Николай Кириллович, глядя в чашку. Дидуля прервал аккорд и оторвал щеку от капроновой ноги Элеоноры. Тетя Шура перестала плакать. – Что вы говорите, – поднял брови папа Илика. – Когда? А сколько лет? – На семь лет меня младше. Отцы у нас были разными. И даже родились мы в разных странах. Я – в Японии, он – в Союзе. – Вы жили в Японии? – спросила Караваева, закинув ногу на ногу. – Мы не знали. – Всего три года. Первые три года жизни. Потом два года в Китае. – У меня папаша тоже был дипломатом, – подал голос Токаржевский. – Мой отец был священником, – сказал Николай Кириллович. – Митрофорным протоиереем. Тетя Шура заволновалась. А тут еще Элеонора сообщила, что ее дед тоже был священником и в Рязанской области сохранилась даже церковь, где он служил. – А ваш брат тоже здесь жил? – спросила тетя Шура, стараясь переменить тему на более безопасную. – Нет. В Средней Азии… В Дуркенте. Название города произвело необычное действие. Зильбер-Караваева и Токаржевский переглянулись. Капитан, разглядывавший альбом по искусству, поднял глаза. Николай Кириллович продолжал мучить кофейную чашку и сопеть. – Такой красивый город, и надо же, – вздохнула тетя Шура. – А какие фрукты! Помнишь, Аркадий, какую я там мозоль натерла на экскурсии? – Шурочка, ты говоришь о Самарканде. А Николай Кириллович говорит про Дуркент. – Самарканд, Дуркент… Я уже ничего не понимаю, зачем все это. Была другая жизнь, а теперь что? – А что это за город, Дуркент? – Зильбер-Караваева сжала колено Токаржевского, который пытался что-то сказать. – Город… Не знаю, – засопел Николай Кириллович. – Когда долго живешь где-то, то перестаешь знать это место. Ну вот, когда только приехал сюда в Ленинград, знал его и сказать о нем все мог. А теперь… Какой он, Питер? Не знаю какой. Такой. И такой. И такой даже. Надо перечислять, а зачем? – Так вы тоже жили в Дуркенте? – Да. И жил, и вообще, детство. Надо теперь билеты туда доставать, лететь. Музыкальный театр есть, шахты. Режимный город. – Мне Солопов сегодня туда приглашение вручил, на совещание молодых композиторов, – сказал Капитан. – Юрий Никанорович? – встрепенулась тетя Шура. Она помнила всех музыкальных деятелей, от которых когда-то зависела судьба ее сына. – Он самый. Два месяца к нему на прием пробивался. А тут вдруг – сам. – Юлик тоже получил приглашение. – Зильбер-Караваева убрала руку с ноги Токаржевского. Юлика тут же прорвало. Стал рассказывать про сон, который видел накануне: снег, превращавшийся на лету в звезды, «такие вот разноцветные, мы еще с Недой гадали, что это значит». А утром, как в сказке, – звонок от Солопова. – Мне б в таком случае говно приснилось, – сказал Арсений. – Арсюша, ты не прав, – не открывая глаз, откликнулся Илик. – Говно, как известно, к деньгам. А с Солопова фиг получишь. Элеонора, глубоко вздохнув, поднялась с дивана: – Я – в ванную. – Там полотенчико, слева от умывальника, – забеспокоилась тетя Шура. – Вас проводить? Элеонора улыбнулась, помотала головой и вышла. – Боюсь, девочка не найдет. – Тетя Шура порывалась встать. – Я помогу, не беспокойтесь, – вскочил Дидуля. – Я там уже был. Его проводили взглядами. Все, кроме Иликиных родителей, которые все были в своем Илике. И самого Илика, кемарившего в кресле. Зильбер-Караваева допила шампанское: – Солопов здесь ни при чем, Солопов – пешка. Авангард, не авангард – какую музыку ему скажут сверху, такую и будет любить. Он же не ушами ее слушает… – Он ее вообще не слушает! – …а тем местом, каким сидит в своем секретарском кресле. И если при исполнении, например, второй симфонии Юлика или последнего опуса Николая Кирилловича это кресло начинает под ним вибрировать слишком сильно… – Нет, Неда, Солопов как раз ушами слушает, только уши у него столетней давности. Пятидесятилетней – точно. Слушали его новую гениальную оперу «Красная Шапочка»? – Лавры Прокофьева не дают покоя? – Бетховена! Тема Волка – почти слизанное начало Девятой: пам, пам-пам, пам, пам… Ну и либретто Шаровича… такое же. Открывается занавес! – Капитан раздвинул ладони. – Пам! Пам! Лесная школа. Красная Шапочка учит зверей не бояться волка. – Потрясающе. Баба-яга есть? – Не, только Лиса. Все второе действие Лиса охмуряет Волка, чтобы тот съел Красную Шапочку. – Еще старик Лемке нас учил, помните, что везде должна быть Баба-яга. – Там, в приглашении, одна строчка, вы заметили? Что на этом совещании, в Дуркенте, будут исполнены произведения участников… Вернулись из ванной Володя с Элеонорой, несколько взволнованные. Но на них не обратили внимания. Все были заняты обсуждением сборища молодых композиторов. Только Капитан, поглядев на мятую кофточку Элеоноры, хмуро ушел в подъезд курить, и тетя Шура спросила Володю, нашли ли они полотенчико. – А оркестр у них в этом Дуркенте, вообще, есть? – А ты Николай Кириллыча спроси. Тот все вертел кофейную чашку. – Гадает, – шепнула Караваева Элеоноре. Та промолчала и посмотрела на Дидулю. – Местный Музтеатр, – оторвался от чашки Николай Кириллович. – Оркестр – помойная яма. Может, за эти годы и стал приличнее. – А как они исполнять будут, на этом совещании? У Юлиана партитура, не всякий европейский оркестр… – Не знаю. Из Ташкента притащат. – А музыкальная жизнь? Музыкальная жизнь там есть? – Бежак, – поморщился Николай Кириллович. |