Книга Я буду любить тебя вечно, страница 61 – Мария Метлицкая

– Я пошел, да? В общем, желаю тебе…

– Чего? – перебила она. – Долгой жизни? Ну так это зря, дорогой! Я-то прошу совершенно обратного! И поскорее.

В этот момент на долю секунды у нее вспыхнули глаза, и Александр увидел прежнюю Беллу – яркую, красивую, притягательную, капризную – ту, которую полюбил его друг. Его Мишка.

Он кивнул и, не поднимая на нее глаз, боком, неловко вышел за дверь и, не дожидаясь лифта, стал быстро спускаться по лестнице.

К метро шел тоже быстро, словно торопясь поскорее уйти от того места, где раньше жил его Мишка.

Подойдя к метро, он вспомнил, что забыл про продукты. Остановился, задумался, оглянулся. Нет, глупость полная снова туда возвращаться. Глупость и невозможность. Еще раз увидеть Беллу и, скорее всего, услышать ее гневную отповедь про подачку – она всегда была гордой и несдержанной на язык. К тому же разве ее спасет кусок колбасы или сыра? Полная чушь! Ну на пару дней хватит. На неделю, допустим. А дальше? Дальше он уезжает – через несколько дней. И Белле уже никто не поможет в ее одиночестве и беде. Никого у нее нет. Ни дочери, ни мужа, ни родни. Человек доживает, и доживает ужасно, моля об одном – о скором уходе.

Вот так получилось. Выходит, что он – счастливчик? Он на ногах и с руками, у него есть семья – сын, внучки, невестка. И они его ждут! Кажется… ждут.

Александр поехал домой, отложив все визиты на завтра.

Завтра прощальная гастроль продолжится. Завтра – деревня, их дом и погост. А послезавтра – последние юдоли. Там, где успокоились и обрели покой его самые близкие люди.

Дома было хорошо. Ах, как хорошо было дома! Он бродил по квартире, рассматривал книги, доставал альбомы с семейными фото – с этим он разберется позже. Опять отложил на потом. Слишком страшно было начинать. Слишком страшно. Там вся его жизнь. Вся его долгая жизнь.

Спал с таблеткой снотворного – испугался бессонницы и воспоминаний. Счастье, что есть такая возможность – полная отключка от всего. Как не воспользоваться?

Утром, наспех выпив чаю, поехал на Казанский.

В поезде слегка задремал и чуть не проспал свою остановку.

Погода стояла прекрасная. Он вышел на перрон, вдохнул свежего, чистого и душистого воздуха и двинулся в путь. Май. Расцветает, просыпается природа. В воздухе свежесть и ощущение начала жизни.

До деревни было не близко – раньше, в молодости, он проходил этот путь за полчаса. Шел резво и радостно. Впереди его ждали сплошные радости – встреча с семьей, маленький сын, тещины пироги и бутылочка с тестем. А еще теплый вечер возле костра, который они с Зоей любили разжечь. И ее плечо рядом – совсем рядом, в нескольких сантиметрах. А потом будет ночь, и ее теплое бедро, и нежные руки, и запах, исходящий от волос, – до боли родной и знакомый, другого не надо. И ощущение, что все это – его. Эта женщина, спящая рядом. Кудрявый мальчик в кроватке, что стоит в углу комнатки.

Этот старый и крепкий дом со своими запахами – печки, теста, душистого укропа и сельдерея, висящих в толстых связках в сенях.

Храп тестя за стенкой, утренняя суета тещи, гремящей кастрюлями.

Сад за окном – богатый и пышный. И звук падающих в ночи яблок – чуть приглушенный, но отчетливо слышный.

И пение птиц по утрам – заливистых, звонких, бесцеремонных.

И завтрак на улице, под самодельным навесом, лавки и стол – простые, рубленые, ничем не покрытые и оттого еще более уютные. И теплое молоко в глиняной крынке, и пышные, кисловатые, по-деревенски большие, с ладонь, оладьи, только что испеченные заботливой и хлопотливой тещей.

И мычание коров где-то вдалеке, на лугу.

И счастье, счастье, которое разлито в воздухе и в пространстве – везде, везде, без зазоров и трещин. Везде.

Он дошел. Огляделся – все изменилось. Как все изменилось! Нет, несколько старых домов еще доживали свой век. Но остальные были новыми. Крепкими, обитыми вагонкой или сайдингом. Сделанными из кирпича, с разноцветными пестрыми крышами – зелеными, синими, красными.

Высоченные заборы, скрывающие жизнь обитателей. Разве раньше такое было возможно? Он вспомнил хилый штакетник у их дома. И точно такой же был у всех остальных.

Другие времена, другие нравы. А может, и правильно все? Жизнь ведь диктует. Это личное, частное пространство. Чужим вход воспрещен. Люди не хотят видеть и слышать других.

Их дома почти не было. Александр остановился как вкопанный. Замер. И тут же стряхнул с себя морок – а чего он, собственно, ждал?

Дом почти завалился. Нет, не так – здорово накренился, скособочился, сполз на левый бок, как старик с радикулитом. Грустное зрелище. Кусок жести на крыше слетел – ветер?

Сад зарос и казался лохматым, непричесанным. Брошенным. Калитка висела на нижней петле и поскрипывала, постанывала, качаясь от ветра.

Он вздохнул и шагнул на участок.

Поднялся по шатким и скрипучим ступенькам, с трудом открыл разбухшую дверь и вошел в дом. В нос ударили запахи сырости и плесени. Подумав с минуту, ботинки снимать не стал, прошел внутрь. Распахнул окна в зале, как называла главную комнату теща. Ворвался свежий ветерок, и задышалось полегче.

Он опустился на стул и потер виски – начинала болеть голова.

Стол под цветастой, давно выцветшей клеенкой. На столе вазочка с засохшим прутиком вербы. Старый буфет с посудой – еще той, стариковской. Чашки из толстого сероватого фаянса в крупный красный горох. Граненые стаканы и стопки. Прозрачная сахарница с окаменелым песком. Вазочка с карамельками – наверняка тоже каменными.

Фотографии на стенах – молодая теща, молодой тесть. Юная Зоя – тоненькая, с прекрасным задумчивым взглядом и толстой косой, перекинутой через круглое плечо.

Илюша в заснеженном саду, с лопаткой, в шубке из черной цигейки, перехваченной солдатским поясом с металлической пряжкой со звездой.

В школьной форме с букетом – первый класс. Свадебные – сын с Пенкой, – серьезные, нарядные, строгие. Смешные в своей серьезности.

Их свадебная с Зоей – она прислонилась к его плечу и чуть опустила ресницы, смутилась. Белое платье, короткая фата. Он сам в черном костюме и галстуке. Оба с напряженной улыбкой.

Вся жизнь…

Александр вздрогнул – в дверь постучали.

– Хозяин! Есть кто живой?

Он вышел в сени. На пороге стоял высокий, тощий мужичок в ватнике и резиновых сапогах.

– Не узнаешь? – осклабился он. – Петрович я! С соседнего дома. Ну, чё? Не признал?

Александр кивнул:

– Признал, наверное.

– Слышь, я по делу! – продолжил Петрович. – Хату свою продаешь или как?

– Пока – или как. Не продаю. А чего ты хотел?

– Как чего? – удивился Петрович его несообразительности. – Купить, чего же еще? Не в Сочи ж с тобой поехать! – И он усмехнулся беззубым ртом.