Онлайн книга «В окопах. 1916 год. Хроника одного полка»
И вдруг оба будто вспомнили, кто перед ними, и посмотрели на Четвертакова. Тот молчал и ждал. Хмурый Иванов сплюнул, затёр сапогом докуренную папиросу и обратился: – Вот что, вахмистр, нам с коллегой до станции Шлок вместе, там нас определят по полкам. Ведите, если знаете, где это. Вот вам кроки. Четвертаков взял, глянул, он был на этой станции железной дороги к западу от Риги несколько месяцев назад ночью. По крокам было видно, что дорога одна, ориентир понятный – железнодорожное полотно, трудно заблудиться, только далеко от Старого Кемерна, и туда ему, видно, придется добираться самому. «Ну и ничего! – подумал Четвертаков. – Привыкать, што ли?» – Слушаю! – отрапортовал он, и хмурый Иванов сунул ему ещё бумажку. Иннокентий развернул, оказалось, что это две бумажки, на одной было написано «34», на другой «79» и он всё понял. – Слушай мою команду! Тридцать четвёртая и семьдесят девятая маршевые… в колонну по четыре… между ротами интервал двадцать шагов… станови-ись! – закричал он так громко, что удивился сам и краем глаза увидел, что Ивановы замолчали. Служивый народ забегал, засуетился, солдатики друг на друга наскакивали, пытались построиться, но путались и переругивались. Четвертаков увидел нескольких младших унтер-офицеров и вызвал их, те подбежали. Вообще, ему показалось, когда он подходил, а потом когда стоял рядом, что офицеры, пришедшие сюда из чёрте-те какого далека, всё время разговаривали, и замолчали только сейчас, тогда, когда он стал громко кричать команды, или когда прикуривали или сплёвывали по-солдатски. Четвертаков видел краем глаза, что Ивановы наблюдают за ним, а потому молчат, наверное, уже долго молчат, может быть даже непривычно долго. Унтера, получив от Четвертакова приказания, разбежались двое налево, двое направо, стали подавать команды, и толпа на глазах превращалась в две одна за другою длинные колонны походными коробками. – Ррроты построены! – отрапортовал Четвертаков. – Ррршите начать движение? Ивановы удивленно посмотрели друг на друга. – Ррршаем! – после некоторой паузы ответил хмурый Иванов. – Будете следовать во главе тридцать четвёртой… – Вместе с нами… – добавил другой Иванов. Они повернулись, пошли в голову колонны, Четвертаков за ними… и заговорили. Молодые подпоручики были как братья-погодки, разные, конечно, но похожие друг на друга: в одном возрасте, лет по девятнадцати – двадцати, одного почти роста, по пяти с половиною футов приблизительно; в новых шинелях от ремня и выше и уже обтрепавшихся понизу, потому что пришли в них из России-матушки не менее чем за тыщу, а то и более вёрст. Оба курили из одинаковых коробок, да и курили одинаково, и различались только тем, что хмурый Иванов был кареглазый, а другой Иванов смотрел голубыми глазами и весело. Иннокентию представилось, что хмурый Иванов навроде как старший брат, а голубоглазый – младший. И Иннокентий назвал их обоих «чудны́е». А чудные шли в нескольких шагах впереди Четвертакова и разговаривали. Шли не быстро, обычным походным шагом: не запыхиваясь, не глядя по сторонам, не оглядываясь назад, уверенно, зная, что, пока они идут, всё будет, как вчера, как позавчера, как, наверное, неделя тому, а может быть, и месяц назад. Четвертакову только непонятно было, как они за сотни пройденных вместе вёрст, почему-то ему это представлялось именно так, всё между собою ещё не переговорили. Он машинально обернулся, за ним в десяти шагах топали первые четверо из длинной колонны 34-й маршевой роты с равнодушными лицами людей, занимающихся делом, ставшим уже привычным, – шагай себе и шагай. Иннокентий слышал, о чём разговаривают идущие впереди подпоручики. – Всё хотел вам рассказать… – Что именно? – Я перед отправкой думал что-нибудь взять с собой почитать, не знал же, что некогда будет… – И что взяли? – Номер журнала «Огонёк», не книжка ведь, можно сложить и сунуть в карман, – говорил голубоглазый Иванов. Хмурый Иванов шагал рядом. – Это Двина? – спросил он, когда впереди показались два больших, близко стоящих друг к другу моста через широкую реку. – Вы же географ!.. – Она самая, у нас она называется Западная Двина, а у латышей Да́угава. – Большая река, широкая, если мосты взорвут, обратно будет трудно переправиться, много людей утонет… – А зачем же нам обратно? И кто взорвёт? – Ах, неисправимый вы оптимист! А мосты-то какие интересные, прямо рядышком построены, между ними, посмотрите, тридцати саженей нету, я такого никогда ещё не видел… – Оптимист, а как же! – Весёлому Иванову явно не терпелось и не хотелось отвлекаться на какие-то мосты. – Я про эти мосты давно и начитан и наслышан, первый – да, а второй два года назад построили, это железнодорожный… а для вас это новость? Я вот всё хочу вам рассказать, а вы не слушаете, что я вычитал в этом «Огоньке». Как же тут не быть оптимистом… особенно обратите внимание на концовку, на финал! – Извольте! – ответил хмурый Иванов и посмотрел на своего попутчика. Иннокентий увидел, как что-то произошло: весёлый Иванов подобрался, оглянулся и склонился к хмурому. По тому, как он это сделал, Иннокентий окончательно убедился, что оба Иванова прошли вместе очень много – они шли и касались друг друга рукавами шинелей. «Скока же они протопали?» Он ухмыльнулся про себя и чуть поотстал. Он никогда не слышал и не слушал, о чём между собою беседуют господа. Прослужив уже более двух лет, он убедился в том, что офицеры именно что «господа». Вообще все городские и грамотные – были господа. Они по-другому ели, пили, даже смеялись как не русские, по крайней мере, не такие русские, как он, как отец Василий, как Мишка Лапыга, как эскадронный кузнец Петриков. И говорят они на русском языке, на понятном, но – о непонятном. Иннокентий поотстал, однако ветер дул со стороны подпоручиков, и он всё хорошо слышал, хотя весёлый Иванов стал говорить несколько тише. Он был замотан поверх фуражки башлыком, как иркутские гимназисты, и хвосты башлыка мотались у него за спиной, и он придерживал край башлыка правой рукой, чтобы тот не перегораживал разговора, а хмурый Иванов на ветру натянул на самые уши лохматую папаху с синим верхом и придвинулся к собеседнику. – Очень даже любопытное стихотворение я там вычитал! Вот послушайте! Ни день, ни ночь, ни смутный сон, ни явь. Заснула жизнь, но бодрствуют Амуры. Куда теперь ты взора ни направь, — Везде Амур и всюду шуры-муры… Иннокентий не услышал, но увидел по тому, как дёрнулись плечи хмурого, что тот хмыкнул. – Хм! Любопытно! – изрёк он. – Про «шуры-муры»… продолжайте! – А! Понравилось?! – развеселился Иванов и даже как-то сделал ногами, будто подпрыгнул: – Извольте! На радостных амуровых крылах На Стрелку мчась, таясь людского взора, Целуются на вольных островах Влюблённые за стёклами… мотора. За стёклами целуй – аристократ; А на скамье приятней во сто крат. Вот даже он – приличия поборник, — Ушёл в мечту, а тоже – старший дворник! – Эка пии́т в один ряд поставил аристократа и дворника, – сказал хмурый Иванов. – Всегда восторгался такой их досужести! Ну-ка, ну-ка! Что там дальше? – подбодрил он собеседника, но в этом не было необходимости, Иннокентий видел, что весёлый Иванов и так рад. |