Онлайн книга «В окопах. 1916 год. Хроника одного полка»
На взморье тишь… И всякий вмиг поймёт Тут ясно всем до малого ребёнка, Что ввяжется сейчас шалун Эрот, — И влюбятся гусар и амазонка. И Колю Двойкина всяк в эту ночь поймёт, Пусть завтра кол поставит зверь-историк, — Известно всем – «ученья корень горек», Зато в любви все корни – сладкий мёд. Любовь!.. Любовь!.. И в томности кивка! Во взмёте глаз!.. Во всём её значенье! Царит любовь и там – в уединении, И тут, в немолчном шуме «Поплавка». – «Поплавок» – ресторан, что ли? Если так, то это любопытно, у нас в Оренбурге тоже такой был на берегу Урала, по примеру Санкт-Петербурга, ресторанчик! Недолго, правда, стоял, всего один сезон, и сгорел! – А это стихотворчество и было иллюстрировано видами Санкт-Петербурга, но вы послушайте, каков финалиус! – Заинтересованный весёлый Иванов даже забежал вперёд и всплеснул руками. Сошли с ума природа, человек И встрёпанный, влюблённый… пойнтер Блэк. Подпоручики на секунду замерли, и рассмеялись, и стали хлопать друг друга по плечам. – Пойнтер Блэк! У нашей соседки был пойнтер Блэк, веселая такая собачка! – Хмурого Иванова стихотворение явно развеселило. – У меня у самого был пойнтер, только не Блэк, а Грэй! – Не вижу особой разницы, Сергей Никанорович! Што черный, что серый, а только собачки очень даже развесёлые. Я знавал одного пойнтера, по кличке, даже… не поверите – Пойнт! – «Точка»! Ха-ха! – рассмеялся весёлый Иванов. – Это же с английского «Точка». Он и так «пойнт» – «точка», «пятнистый», так ещё и по имени Пойнт, однако фантазия была у его хозяина… – Хозяйки!.. – сказал хмурый Иванов и погрустнел. Иннокентий забыл, что у него под ногами земля, он перестал её чувствовать, оба подпоручика так разыгрались на его глазах, как два ребёнка, которые плещутся в одном тазу. «Чудны́е! Одно слово!» И как будто бы кругом никого не было, ни его, Иннокентия, ни полутора тысяч солдат, шедших двумя колоннами на войну, ни самой войны, а только эти двое подпоручиков, один из которых был из Оренбурга – сам сказал, и папаха на нём казачья. Иннокентий почти всё время был на передовой, но даже там он увидел, как на войне меняется армия, уже мало кто стесняется смешивать форму – раз холодно, значит, надо потеплее, даже если ты не казак. Так война всё меняет. Шли уже несколько часов, давно исчезли мосты через Даугаву. – Вахмистр! – вдруг услышал он. – Слушаю, ваше благородие! – Иннокентий мигом отбросил все посторонние мысли. – Сколько идём? – не меняя шага, спросил хмурый Иванов, всё же он в этой паре играл роль старшего. – Сколько?.. – замялся Четвертаков… – У него, может быть, нет часов, – вставил слово весёлый Иванов и остановился. Иннокентий тоже остановился, сдвинул брови и вынул из кармана штанов часы, цепочка порвалась, он отдал её в починку эскадронному кузнецу Петрикову, а тому вон как досталось, жив ли. – Час пополудни, ваше благородие! – отчеканил он. Колонна за его спиной ещё погрохотала сапогами по дороге и затихла. – Идём четыре часа, Сергей Никанорович, можно бы и отдохнуть. Но не больше минут тридцати… – Думаю, да! Весёлый Иванов протянул руку к Четвертакову, и тот отдал кроки. – Подойдите, – сказал весёлый Иванов, и они втроём склонились над бумагой. – Судя по всему, мы прошли половину пути… Весёлый Иванов стал осматриваться и одновременно поглядывал на кроки. – Немного даже больше, мы сейчас вот здесь, – сказал он, – только вот уже совсем скоро стемнеет, а нам бы засветло добраться. – Хорошо! – подытожил хмурый Иванов. – Двадцать минут! Пусть покурят, а по галете съедят на ходу. Командуйте! – обратился он к Четвертакову. Четвертаков встал на обочине и увидел всю длинную, состоящую из двух колонну. – Во-ольно! Переку-ур десять минут! – прокричал он. – Унтер-офицеры ко мне. – Разрешили же двадцать… – услышал он из-за спины голос весёлого Иванова. – Не будем мешать, Сергей Никанорович, у них своё понятие о времени, – тихо ответил хмурый Иванов. Четвертаков распорядился, унтера разбежались, Иннокентий достал газету и развернул её, оторвать бумаги на самокрутку. На газету обратил внимание весёлый Иванов. – Это у вас откуда? – Это? – спросил Иннокентий, он не знал, что ответить. – Эта… дали! – Кто дал? – Иванов смотрел пристально. – В госпитале… – А вы знаете, что «эта»? – спросил весёлый Иванов, ставший вдруг серьёзным. Только тут Иннокентий посмотрел, что он держит в руках. Это была даже не газета, он видал газеты, где на вокзале, где у обывателей, где расклеенные на афишных тумбах. Те были большие, разворачивались широко, так что рук не хватало, а это даже не газета, а так, подобие, на плохой бумаге, которая вряд ли годится даже на раскурку, того и гляди развалится, но название солидное – «Правда». Иннокентий скривил губы и пожал плечами: «Нет!» – и протянул газету Иванову. Тот взял и подал товарищу. Они отошли на обочину и стали шептаться. Иннокентий стоял с кисетом, без бумажки и не знал, чего ему делать. Он видел, как офицеры шепчутся и поглядывают на него. Хмурый Иванов подозвал. – Давно на войне? – Давно… – Сколько? – С самого начала… – Прямо с самого-самого? – Тринадцатого года при́зыва… – Ах, даже так? – выдохнул хмурый Иванов. Веселый Иванов вдруг заметил, что в руках вахмистр мнёт кисет, и сообразил, что лишил его закрутки, полез в карман, извлёк коробку и открыл: «Угощайтесь!» Иннокентий замялся, не зная, куда деть руки, куда кисет… – И как вы относитесь к этой войне? – услышал он. * * * С поручиком Смолиным Жамин расставался поздно вечером в своей комнате, а встречался каждое утро на плацу. Сегодня поручик был хмурый, даже суровый, вчера Жамин отыгрался, и Смолин был вынужден согласиться записать на себя долг. – Ваше высокоблагородие, – обратился к поручику Жамин. – Пришло распоряжение, чтобы сегодня выдвинуться на Двинский рубеж, вот схема. Разрешите исполнять? – Исполняйте! – выдавил из себя Смолин и двинулся восвояси. – Слушаю! – в спину ему ответил Жамин и повернулся к строю: – Слушай мою команду! |