Онлайн книга «В краю непуганых идиотов»
|
Оробелов. – Что у вас там на полке? – Утюг. – Дайте два. Лодки уткнулись носами в пристань, как намагниченные, как к магниту. Мы тебя загоним как кота. Сначала вы будете считать дни, потом перестанете, а еще потом внезапно заметите, что вы стоите на улице и курите. Замшевый, кошелечный зад льва. Попугаи с трудом научили свою руководительницу выступать в цирке. Долго ее ругают за нечистую работу после каждого представления. «Дай поцелую, дай поцелую». Над писательской кассой: «Оставляй излишки не в пивной, а на сберкнижке». «Знаете, после землетрясения вина делаются замечательными». Построили горы для привлечения туристов. Завел себе знатока и обо всем его спрашивал, всюду с собой водил. «Хорошо? А? Браво, браво». Как я искал окурки в Петергофе. Конгресс почвоведов. Гете, Шиллер и Шекспир организовывали пир. Две папиросы дал мороженщик. Этой книге я приписываю значительную часть своего поглупения. Остап-миллионер собирает окурки. Гостиница работает как большая электрическая станция. Снизу, со двора, доносятся тяжелые удары и кипенье, а в коридорах чисто, тихо и светло, как в распределительном зале. «Дано сие тому-сему (такому-сякому) в том, что ему разрешается то да се, что подписью и приложением печати удостоверяется. За такого-то. За сякого-то». Учреждение «Аз семь». Кавказский набор слов, как поясок с накладным серебром. Советский лук. Метание редиски. Стоит только выйти в коридор, как уже навстречу идет человек-отражение. Служба человека-отражение. Паркетные мостовые Ленинграда. Бильярдистам: – Эй вы, дровосеки. Надо внести ужас в стан противника. «Достиг я высшей меры». Счастливые годы прошли. И уже показался человек в деревянных сандалиях. Нагло стуча, он прошел по асфальту. Домашние хозяйки, домашние обеды, домашнее образование, домашние вещи. Бороться за крохи. Слепой в сиреневых очках – вор. Пальто с кошельком в кармане. Сумасшедший из Америки. Теоретик пожарного дела. Нашел цитату. Стенгазета «Из огня да в полымя». Ходил с пожарными в театры. Учредил особую пожарную цензуру. Осенний день в начале сентября, когда детям раздают цветы с цветников. Семейство хорьков. Их принимал дуче. Они стояли, как римляне. Очень были похожи лицами, как ни пытались это скрыть очками, баками. Все варианты одного лица. «Здесь я читал интересную лекцию. Но до них не дошло – низкий культурный уровень». Пушечное облако. Когда в учреждении не вымыты стекла, то уже ничего не произойдет. Женщина-милиционер прежде всего – женщина. Женщина-милиционер все-таки, прежде всего – милиционер. В учреждениях человека встречают гнетущим молчанием, как будто самый факт вашего прихода неприятен. Возьмем тех же феодалов. В некоем царстве, ботаническом государстве. Садик самоубийц. Вы одна в государстве теней, я ничем не могу вам помочь. Я не художник слова. Я начальник. Толстовец-людоед. Тыка и ляпа. Так медведи говорят между собой. Он не знал нюансов языка и говорил сразу: «О, я хотел бы видеть вас голой». По какому только поводу не завязывается у нас служебная переписка! Он подошел к дяде не как сознательный племянник… Бабушка совсем размагнитилась. Кошкин глаз, полосатый, как крыжовник. Пролетарский писатель с узким мушкетерским лицом. Тот час утра, когда голуби жмутся по карнизам. Писатель подошел к войне с делового конца – начал изучать вопрос о панике. Неправильную установку можно выправить. Отсутствие установки исправить нельзя. Наш командир – человек суровый, никакой улыбки в пушистых усах не скрывается. Я тоже хочу сидеть на мокрых садовых скамейках и вырезывать перочинным ножом сердца, пробитые аэропланными стрелами. На скамейках, где грустные девушки дожидаются счастья. Вот и еще год прошел в глупых раздорах с редакцией, а счастья все нет. Стало мне грустно и хорошо. Это я хотел бы быть таким высокомерным, веселым. Он такой, каким я хотел быть. Счастливцем, идущим по самому краю планеты, беспрерывно лопочущим. Это я таким бы хотел быть, вздорным болтуном, гоняющимся за счастьем, которого наша солнечная система предложить не может. Безумец, вызывающий насмешки порядочных неуспевающих. Почему, когда редактор хвалит, то никого кругом нет, а когда вам мямлят, что плоховато, что надо доработать, то кругом толпа и даже любимая стоит тут же. В тот час, когда у всех подъездов прощаются влюбленные. Печальные негритянские хоры. «Как тебе не стыдно бить жену в воскресенье, когда для этого есть понедельник, вторник, среда, четверг, пятница и суббота. Как тебе не стыдно пить водку в воскресенье, когда для этого есть понедельник, вторник… Как тебе не стыдно…» Минск. Листья буфетной пальмы блестят, как зеленая кровля. Плитчатый одесский тротуар. Столовая в Пуховичах, в сельскохозяйственном техникуме. Голубая комната, потолок, оклеенный обоями. Домашние кружевные занавески. Дом со свежим лиловым цоколем недалеко от Пуховичей. Грех Немезиды. Левин съедает завтрак командующего. Ильфа и Петрова томят сомнения – не зачислят ли их на довольствие как одного человека. – У меня есть с собой вещества, – сказал фотограф. Трехкотельная кухня. Один – для супов, второй для каш и пилавов, окружен глицериновой рубашкой, чтобы не подгорали (оба имеют топки), третий – для сладкого. Духовые помещения для утвари – противней, мясорубок, эмалированных мисочек – зависть домашних хозяек. |