Онлайн книга «Илья Муромец. Святой богатырь»
– Ты князь, тебе виднее! А только так-то людей верных казнить безвинно начнешь – не пришлось бы нам опять за море к варягам подаваться! – Иди! – закричал князь. – Разговорился тута! – Не ори! – спокойно урезонил буйного князя Добрыня. – А то как возьму хворостину по старой памяти… Владимир представил, как грузный седоватый Добрыня заголяет его – князя киевского, – и прыснул со смеху. – То-то и оно, что князь… – вздохнул Добрыня, подходя к племяннику и целуя его в лоб. – А следовало иной раз, ох как следовало бы… Не путно живешь! Бестолково. – Полно тебе ворчать-то! Самому тошно! – Ан не живи так! Раз тошно. – А как жить? Кабы этих дуроломов плетьми не разогнали, так они бы весь Киев пожгли… Видишь, вона варягов двоих убили! За что? И ты мне убийц сыщешь! – опять превращаясь в прежнего крикливого и взгального князя, закричал Владимир. – Средь бела дня людей режут. – А ты пои их больше! – тоже повысил голос Добрыня. – Дружина твоя обожралась вся на пированиях. Что ни день – то веселие, что ни веселие – то пьяны суть! – Веселие руси есть пити! И не можем без того быти! Русь никакого веселия, кроме как хмельное питие, не ведает… – Пити, да не упиватися! Оне что, и в домах своих пьют? А кто на ловы ходит? Кто невода тащит? Это русь у тебя в дружине пьяна! А небось в лесах да в болотах северных не больно повеселишься. Их тамо новогородцы, да сумь, да варяги мигом окоротят! А тут что русь, что варяги, что хазары-дружинники – все пьяны от безделия! Ан не зря варяг Феодор, коего славянские волхвы намедни убили, говаривал: «Безделие – всем порокам ворота!» Именно так. – Погоди! – сказал князь. – Скоро в поход пойдем – они утишатся! – Да они в поход негожие! Они уж и меча не держат! А ты подумай, кто тебе вина заморские возит? Кто хмельные меды во Киеве ставит? Византийцы да хазары! А они спят и видят, как тебя из князей сковырнуть. Ты им и нужен-то, пока дружина есть. Хазарам – чтобы византийцев пугал, а византийцам – противу хазар! Вот ты и болтаешься, как дерьмо в проруби: то туды, то сюды! Надо свою линию гнуть! Своим умом да державой крепиться! – Эх, Добрынюшка… – только и смог, что вздохнуть сокрушенно князь. – Вот те и «Добрынюшка», – продолжал ворчать дядька. – У тебя всего и есть к бою гожие, что храбры дружины славянской! Потому что я им ни пить, ни гулять не даю. А и они в шатании: как пошла эта кутерьма – чей бог лучше, – так готовы друг другу глотки рвать! Одни только христиане и служат. – Они Царьграду служат! – Не бреши! Они тебе служат! К тебе идут! А ты их вон в погреба содишь! А ну как не зарезал бы этот храбр разбойника Солового, что бы он, помилованный, сейчас творил и с кем? А не помиловать нельзя! Силенок у тебя, князюшка, нет! – То и оно, – признал князь. – Не мог я Илью в подземелье не посадить. – Дак и сади! Морить-то зачем?.. Он тебе еще пуще меня служить станет. – Я его помилую, дай срок! – Он у тебя там ноги протянет с голоду! Он к тебе шел! Вона какую службу тебе сослужил, а ты его в погребе держишь! – Пойми ты, старое полено! – закричал князь. – Его тут хазары изведут мигом! – А уж лучше ты его изведешь, недоумок! Так, что ли?! – закричал и Добрыня. – Корми его тамо, голова садовая! – Счас побегу! – Домашних пошли! Рогнеду! Князь невесело засмеялся. – Она и меня-то скоро ядом накормит. Змеюка варяжская! Так бы и удавил! – Она тебе четырех сыновей родила! – Да сыновья-то эти подрастут – на меня в ножи пойдут! Ее корень, змеиный, – что Изяслав, что Всеволод… – А Ярослав? Такой мальчонка золотой! Даром что хроменький! – Ярослав не воитель будет. – Больно ты ведаешь, кто кем будет! На том и простились. Но перед тем, как уехать и увести из Киева дружину, пошел Добрыня к сестре – постаревшей, но все еще красивой, княжеской матери Малуше, – в терем ее, более на избу смахивающий. И там полдня ел пироги да с Ярославом играл, который, считалось, гостил, а на самом деле жил постоянно у бабушки. И, выходя к застоявшейся, ожидавши его, конной дружине, ворчал довольно: – Тебе, стало быть, нельзя! Тебе не по чину княжескому! Дурь ломать – по чину! А правду творить – не по чину! Ладно! Мы и без тебя обойдемся. Сотники свистнули, десятники гикнули. Качнулся строй всадников, заскрипел тяжкий обоз – пошла дружина славянская вослед за Добрыней-древлянином в Новагород. Перуна-бога там устанавливать… * * * Илья очнулся от голодного забытья, как из омута на воздух вынырнул. Соскочил с лежанки, что устроил себе, от крыс спасаясь, качнулся от слабости и тошноты. Держась за осыпающуюся земляную стенку, подошел к оконцу-отдушине в каменной непробиваемой кладке. Выглянул. На мощеном дворе стояла высокая старуха в черном плаще, повязанная платком по брови, а из-за нее выглядывал мальчонка в княжеской собольей шапке, дорогой рубахе до колен и сафьяновых сапожках. Он испуганно таращил громадные серые глаза на Илью. «Регина Хельги?.. – пронеслось в замутненном голодом мозгу Ильи. Но тут же он опомнился: – Какая Хельги! Она умерла давно! И не княгиня это вовсе. Мальчонка, видать, князь, а она – нет». – Здравствуй… – совсем нестарым, звонким голосом сказала старуха. – Как звать тебя величать, буйная головушка? – Илья, – ответил он и подивился своему хриплому, слабому голосу. – Кто ж ты будешь? Какого роду-племени? – В Карачарове муромском богатырем слыл, а теперь вот ослаб… – Богатырь… – произнесла задумчиво старуха новое для себя слово. – Ты чьей земли воин? – Пращуры в земле Кассак у хазар в работе были, – сказал Илья, – да, когда гонения пошли, через Поле Старое в муромские леса откочевали. – За что гонения? – За веру православную, – прямо глянув в синие старухины глаза, сказал Илья. Княжонок вышел из-за старухи и теперь уже без страха смотрел на него. – Ты христианин? – спросила старуха. – Да, – бесстрашно ответил Илья. Княжонок подошел к самому окну и глянул снизу вверх в отдушину-оконце и сказал, желая подбодрить богатыря: – Я тоже буду! Старуха улыбнулась, сверкнув по-молодому жемчугом зубов: – Ярослав! Ты бы лучше дал хлеба брату своему во Христе! Княжонок покраснел и торопливо принял из рук старухи узелок с едой, кувшин с молоком и просунул в оконце. Илья сдержался, чтобы не кинуться на еду. – Спаси тебя Бог, мати… – Мальфрида, – сказала старуха. – Смолоду-то Малушей-ключницей звали. |