Онлайн книга «Привычка убивать»
|
— Че ты прешься, че ты прешься?! — зло закричал пацан, быстро натянув трусы. — Я тебе щас как в табло накачу — зубы растеряешь! Лысый сидел в сторонке и праздновал победу. Потягивал пивко из бутылки и гордо ухмылялся. — Ладно, пойди пока, подрочи в кустах. — Девица посмотрела на часы. — Эй, кто там, Жук, иди сюда. У меня полчаса на вас троих осталось. Давай, пока там Пончик гадит. — Кто, я? — Жук нервно огляделся. — Нет, Пушкин. Давай. — Я… — Он вдруг попятился. — Мне нельзя, я… И, решив не объяснять, почему нельзя, развернулся и быстро побежал в лес. По дороге чуть не сшиб Пончика, который стоял за деревом и подглядывал. — Эй, Жук, ты чего?! — кричала ему вслед Лапушка. — Жук, я тебя люблю! Я согласна стать твоей женой! Жук! Вернись, я все прощу!.. И хохот. Этот жуткий, противный хохот дружков… Да какие они ему дружки? Плевать он на них на всех хотел. И вообще, он Машку любит из второго подъезда, у нее папа директор инофирмы и «мерседес» шестисотый под окнами… Отбежав метров на сто, Жук остановился и огляделся. Глупо все-таки получилось. Они же теперь всем в школе расскажут. Машка, если узнает, говорить с ним не захочет. И вообще, глупо. Нужно вернуться, пока не поздно, и трахнуть эту дуру Лапушкину, чтобы знала. Жук развернулся и решительно зашагал обратно, расшвыривая ботинками серый снег вперемешку с прошлогодними листьями… — Ну, чего ты там так долго? — спросила Лапушка у елозившего на ней Пончика, который теперь больше походил на помидор и весь покрылся капельками пота. — Мозоль натрешь… Ой, смотрите, Жук возвращается. Жук медленно вышел из-за дерева и остановился посреди поляны, глядя на дружков широко раскрытыми от ужаса глазами. В руке у него была какая-то тряпка. — Лапушка, — сказал он тихо, — а там баба лежит. Мертвая. — А тут живая лежит! — хохотнул Лысый. — Нет, правда. — Он бросил тряпку перед собой и медленно сел на снег. — Что это? — Лысый поднял тряпку, но тут же отбросил и попятился от нее, чуть не налетев спиной на Лапушку с Пончиком. Это были женские трусы. И они были все в сгустках бурой засохшей крови. — Бежим! Бежим быстро! — закричал он и бросился наутек. Шмыга тут же сорвался с места и побежал за ним. — Что, куда?! Что случилось?! — Пончик вскочил и запрыгал на одной ноге, натягивая штаны. — Да он гонит, перестаньте! — Эй, меня подождите! — Лапушка проворно натянула джинсы и бросилась за парнями. Жук сидел на мокром грязном снегу и не мог пошевелиться. Только растерянно смотрел на дружков. — Подождите, а как же она? — спросил шепотом, когда остался совсем один. Потом, по-стариковски кряхтя, встал и тяжело побежал вниз по горе. Выскочил на аллею, чуть не сшиб какого-то старика с воздушным шариком, налетел животом на ограду и бросился к дороге. Вторник. 11.49 — 12.57 Мартышка, она же Туловище, она же подруга рокеров Оля Симонова, обладала действительно большими «ушами». Клавдия отметила этот незначительный для следствия факт, когда девчонка вошла в комнату. Как говорится, сначала долго-долго грудь, а потом девушка. Но рокеры явно были несправедливы, когда говорили, что «уши» висят, как у спаниеля. Нет, эти «уши» торчали с вызывающей прямотой. — Сколько ж тебе лет? — невольно ахнула Клавдия, уставившись на девчонку. — Пятнадцать, — сказала Оля, скромно потупившись. — А честно? — не поверила Клавдия, предполагая, что девчонке никак не меньше девятнадцати-двадцати. Симонова еще сильнее покраснела и пролепетала: — Четырнадцать. «Бывает же такое, — подумала Клавдия философски. — Можно понять Худовского». — Ну, Оля, расскажи мне, как все было на самом деле? — Отвра-атно, — поморщилась девочка. — Эти ка-азлы полезли к тому папику, а он давай базлать. То ли из-за того, что рот Оли был набит жвачкой, то ли по какой другой причине, эти несколько слов она произносила в течение почти двух минут. — А чего они к нему полезли? — поинтересовалась Клавдия. — А хер их знает, придурков. — Оля выдула розовый шар и тут же втянула его обратно. Смутилась. — То есть они с самого начала не собирались нападать на гражданина Худовского? — Ага, счас, собирались, конечно, — опять протянула девчонка. — Погоди, они что, так прямо и говорили, что будут нападать на Худовского? — Ну-у. — А за что? Он к тебе приставал? — Кто, папик? Ага, счас. Если бы. — Чего ж тогда твои друзья решили его бить? — Какие они мне, на хер, друзья. Клавдия решила не обращать внимания на лексику Оли Симоновой. Скорее всего, та и не понимала, что лексика ее несколько ненормативна. — Так, Оля, давай еще раз. Ты пришла с Лешенькой и Васенькой в бар гостиницы «Орленок»… — Ну, у них бабульки завелись, поканаем, грят, чувиха. А че не поканать… — Деньги? А откуда, не знаешь? — Я че, нанялась, у них спрашивать? — Так, дальше. — А я им грю, паца-аны, не хер в этом «Орленке» ловить. А они грят, как бы молчи, будем тут. — И что? — уже осторожнее спрашивала Клавдия. — Ну мы побазлали малька, а они грят, будем папика бить. Он счас сюда приканает… — За что бить? — А хер их знает. — Значит, ребята знали, что гражданин Худовский придет в бар? — Ну как бы знали. А че мне будет? — В смысле? — Ну вот заловили, че теперь, предкам как бы сообщите? — Вообще, не мешало бы, — строго сказала Клавдия. — А че я сделала? Я ниче не сделала. В советское время Клавдия нашла бы и слова и действия, чтобы эту девчонку как-нибудь привести в чувство. Она сказала бы ей про Гайдара, который командовал дивизией в четырнадцать лет, про пионеров-героев, послала бы представление в детскую комнату милиции. А теперь? Этой девчонке дадут кое-как доковылять до аттестата или, что скорее, вытурят в ПТУ — технический колледж, кажется, теперь, — а там она не станет марать свои ручонки о станок, не навалится «ушами» на работу. Она очень скоро выйдет в бар гостиницы «Орленок» или какой другой бар. Впрочем, нет, в бар ее не пустят. Там уже все места заняты. Ей начинать придется с улицы. «Да что это я ее отпеваю? — думала Клавдия, трясясь в троллейбусе, идущем к центру. — Может, попадется парень хороший, замуж выйдет, детей нарожает, будет их обильно кормить своей грудью… Бывают же в жизни чудеса». |