Книга Пока ненависть не разлучила нас, страница 45 – Тьерри Коэн

Еще несколько человек подтвердили то же самое. В классе поднялся шум.

— Тихо! — прикрикнула учительница. — После лекции я отвечу на ваши вопросы. Я не позволю вам нарушать правила.

Она злилась, но нисколько не нервничала.

— Простите меня, пожалуйста, но если вы действительно назвали Гитлера великим, то это серьезно. Очень серьезно. И вы тогда должны обосновать свое мнение.

— Что значит — должна? Мне не в чем перед вами оправдываться!

— Никто не требует оправданий. Вы учитель, вы дали оценку, мы просим ее объяснить. Что тут такого? Обычное дело.

Она снова впилась в меня ледяным взглядом. Я понял, она довольна тем, что я нервничаю.

— Хорошо. Я сказала, что Гитлер великий человек, потому он занимает важное место в истории.

Я задумался на секунду о правомерности такой точки зрения. Все внутри у меня кипело, но я изо всех сил старался сохранять объективность. Мне показалось, что я вижу на лице учительницы ироническую усмешку, и решился продолжать:

— Понимаю. Но меня поразило, что вы назвали его великим человеком. Я ждал, что он будет оценен именно как исторический деятель.

Я почувствовал в ней тень неуверенности и ринулся в атаку:

— Я считал, что мы все здесь придерживаемся единого мнения насчет Гитлера. Этот человек был психопатом, убийцей и дикарем.

Учительница, не сводя с меня глаз, глубоко вздохнула.

— Историк не судит о деятелях своей науки с точки зрения юриспруденции, психиатрии или психологии. Это ясно?

Кипящая лава во мне заклокотала.

— Нет! Мне ничего не ясно! Я хочу понять, что именно думаете вы! По вашему мнению, Гитлер великий человек или нет? Имейте мужество отвечать за собственные взгляды! — Я уже не владел собой, сорвался чуть ли не на крик. На меня смотрели удивленно, с опаской, со смехом.

Похоже, напряглась и преподша. Она почувствовала, что ситуация уходит у нее из-под контроля, и постаралась меня утихомирить:

— Скажем, что я считаю Гитлера одним из весьма существенных исторических деятелей. В одном ряду с Цезарем, Александром Великим или Наполеоном. Как и они, он обладал индивидуальным видением мира, по-своему понимал величие и свою роль в историческом процессе.

— А я спрашиваю вас о человеке, о главе государства, о военачальнике!

Она помолчала, потом решила продолжать в том же кисло-сладком тоне:

— Военачальник? Один из лучших стратегов в истории. Глава государства? Народ его обожал. Он сумел возродить в немцах национальную гордость, увлечь их за собой. Сумел оживить экономику, сократить безработицу. Человек? Средний немец заурядного происхождения, сумевший стать харизматическим лидером всей нации.

Ее тон, слова… Я едва мог дышать от негодования, меня начала бить дрожь.

— Все, что вы говорите, отвратительно!

Ее губы снова скривила ироническая усмешка.

— Я перечислила факты. И не понимаю, почему они повергают вас в такое волнение.

— А конечный результат? Миллионы погибших? Лагеря смерти?

— Все войны ведут к гибели людей. Кое-кто осуждает и Наполеона из-за его военных подвигов.

— Но речь не о войне! Речь о преступлениях против человечества. Он решил уничтожить и уничтожил миллионы людей из-за того, что они были евреями, цыганами, коммунистами!

Лицо преподавательницы окаменело.

— Для того чтобы событие стало фактом истории, нужно время. Все, о чем вы говорите, еще слишком близко от нас. Однозначного суждения об этих явлениях нет. Историки пока спорят о фактах и цифрах.

Я задохнулся, мне показалось, что гнев сейчас задушит меня, что я кинусь на нее с кулаками. Но внезапно на место ярости пришло ледяное спокойствие, как будто пробка вылетела, ярость и ненависть испарились. Ум и тело обрели равновесие.

— Возмутительное суждение. Я слышал о псевдоисториках, не желающих считаться с очевидностью, но лично встречаюсь первый раз.

Она криво усмехнулась.

— Я запрещаю вам говорить со мной подобным тоном, месье Леви. — Презрение, с каким она произнесла мою фамилию, говорило больше, чем все ее рассуждения. — Напоминаю, что я ваш преподаватель и вы обязаны оказывать мне уважение.

— Я вас не уважаю. Вы не заслуживаете уважения. И не имеете права преподавать. И… Я ухожу!

Куда подевалось ее хладнокровие? Она заморгала, пытаясь найти слова, доводы, обвинения в мой адрес, которые опять сделали бы ее хозяйкой положения.

— Сядьте на место! Немедленно! — повысила она голос.

Я спокойно двинулся к двери. У меня за спиной послышался шум. Мунир тоже собрал свои вещи. За ним Сесиль. Следом Лагдар. Остальные смотрели на нас в нерешительности.

— Это еще что такое?! — прошипела учительница. Она была вне себя. — А ну по местам!

Я уже вышел в коридор. Ребята за мной следом.

Обернувшись на пороге, Мунир обвел глазами класс.

— Четверо из тридцати двух. Во время войны примерно столько же уходили в Сопротивление. Остальных называют теперь коллаборационистами.

Замечание Мунира всколыхнуло сидевших. Большинство ребят поднялись со своих мест.

Преподавательница задергалась, потом сообразила: решила запереть дверь и таким образом остановить поток.

— Вы останетесь в классе! Я запрещаю вам уходить! Вас ждет суровое наказание! — кричала она тем, кто направлялся с нами в коридор.

Но ребята ее не слушали. Не желая оказаться в толпе, она отошла в сторону и сложила на груди руки. В коридоре одноклассники хлопали меня по плечу, выражая свою солидарность, кто-то улыбался и дружески подмигивал.

Мунир оглядел группу мятежников.

— Ну и дела! Сколько, однако, иностранцев! Арабы, испанцы, итальянцы… Ау, французы! Вы-то где?

Артур подал голос:

— Эй, я здесь!

— Повезло тебе, — улыбнулся Лагдар.

Пьер и Жан-Марк помахали рукой.

— Мы тоже тут.

— Нормалек. Вы коммунисты. Останься вы на месте, я бы вас не понял! Но поглядите-ка на остальных. Сидят, повеся головы, опустив глаза. Французы, называется!

Мунир специально повысил голос, чтобы его услышали те, кто остался сидеть — человек двенадцать лучших учеников, и почти все они были французами.

— Оставь, Мунир! — сказал я, желая его успокоить.

— Нет, погоди! Ты посмотри, какая гадость. Вот она — Франция Виши! Вот они французы — коллаборационисты! — И он обвиняющим, презрительным жестом ткнул в сторону сидящих.

— Давайте, митингуйте! Изображайте крутых! Посмотрим, какие у вас будут рожи, когда вас вытурят из лицея! — Это подал голос Серж. Здоровенный парень, гордившийся своими мускулами и физической силой. Я всегда считал его храбрецом. В юности не отличаешь силу от мужества.