Онлайн книга «Ведьмины байки»
– А верно ли, что твой оберег меня от любого врага защитить сумеет? – Верно, – будто нехотя отвечает чернокнижник, – и не только от врага – от любого, кто руку на тебя поднимет, даже шуточно… – А что, ежели он меня не трогает, а так стоит разговаривает? Кощей, не будь дурак, тут же насторожился: – А кто с тобой разговаривал? Чего, думаю, его полошить? Прочих жен не уберег, и мне только на себя уповать надобно. – Никто, это я так, для примеру. Призадумался чернокнижник: – Да, кажись, тут у меня промашка вышла… Скрытой угрозы оберег не приметит, не упредит… – Хватит вам языки чесать, ешьте вот! – ворчит Прасковья Лукинишна. – Вареники стынут! Прожевал Кощей вареник, как-то пригорюнился: – Дивные же, Прасковья Лукинишна, у тебя нынче вареники… А старуха и рада меня похвалить: – Это, – говорит, – Василисушка для тебя расстаралась! Кощей еще больше погрустнел, ложку отложил: – Да я и без того знал, что она ко мне любви великой не питает. Я как захохочу с набитым ртом – вишня брызгами! Вот уж точно – везучий так везучий! Воевода со стряпухой диву даются: что это с хозяйкой приключилось? – Да так, – говорю, – вспомнилось веселое… * * * Уже и Кощей в свои покои прошел, дверь затворил, а я все заснуть не могу: вареников сладких обкушалась, теперь на солененькое тянет – мочи нет. Грибочка бы мне соленого, капустки квашеной, огурчиков… Матрену звать зазорно – придет сонная, посмеется втихомолку над царевниной причудой, еще сплетню досужую про нас с Кощеем пустит. Затеплю-ка лучину да сама сбегаю, быстрее выйдет. Спустилась я в погреба, отыскала закуток с соленьями. Стоят в том закутке две кадки высокие – одна под гнетом, самой не сдвинуть, вторая початая, рассолу в ней до середки, а огурцов что-то не видать, только ботва укропная поверху плавает. Пошарила я в рассоле, руку до плеча измочила, сыскала-таки один огурец, да какой! Всем огурцам царь, кабачкам дядька, на троих едоков дели смело, еще и четвертому останется. Ну да выбирать не из чего – не съем, так хоть покусаю всласть. Поднимаюсь я неспешно по лесенке, огурец кушаю, вдруг слышу – кричат вверху, вроде на помощь зовут. Что за притча? А тут и Кощеев голос сквозь шум пробился: «Где Василиса?! Сыскать ее немедля!» Взлетела я по лестнице, ног под собой не чуя, гляжу – столпились все перед моей опочивальней, а из двери распахнутой так пламя и пышет, языки длинные кажет, да вот что-то никто его гасить не торопится, за песком не бежит, водой не плещет – глазеют только. Пригляделась и я – что за диво? Горит опочивальня, да не сгорает: пляшет пламя по столу деревянному, одеялу пуховому – даже зачернить не может! А посередь кровати сидит столбиком, принюхивается, зверюшка малая, с мою ладошку, ни дать ни взять крыса домовая. Шерсть у ней – как золото расплавленное, так жар от него волнами и расходится, холодным пламенем растекается. – А что это вы, – спрашиваю, – тут делаете? Прасковья Лукинишна как меня услыхала-увидала, так руками и всплеснула, слезами залилась: – Василисушка, а мы уж не чаяли тебя живой увидеть, думали, ты с перепугу за ворота выбежала! И давай меня обнимать-целовать, я едва руку с огурцом в сторону отставить поспела. Прочая челядь тоже носами хлюпает-подвывает, воевода пот с лица утирает, а Кощеев взгляд шальной мне еще по свадьбе знаком. Мне аж неловко стало: стоит перед ними девка босоногая, простоволосая, в белой ночной сорочке, в руке – огурец громадный, надкусанный, и рассолом от той девки разит нестерпимо. И было бы чего бояться – крысы мелкой, огня обманного! – Накось, – говорю, – подержи! Всучила Кощею огурец обгрызенный, а сама за клетку золотую, подарок свадебный, – и к жар-крысе. Накрыла ее клеткой, дно задвинула. Комната сей же час пылать перестала, ровным светом озарилась. Кощей так с огурцом и стоит, передоверить никому не решается, да вдруг как напустится на меня: – Ты где посреди ночи шляешься, перепугала всех мало не до смерти?! Я в долгу не осталась: – Помрешь ты без меня, как же! Вдругорядь к батюшке посватаешься, он те новую жену подберет – всем басурманам на устрашение! А Кощей мне в ответ: – Правда твоя, скорей бы уж я овдовел, никак дождаться не могу! Подсобить чуток, что ли? Я в отместку как хлопну у мужа перед носом дверью опочивальни – пущай теперь он об нее пятки отбивает! Кощей перед челядинцами позориться не стал, ушел к себе без слова единого, а там и остальные разошлись, женоубийства не дождавшись. * * * Утром Кощей с воеводой за столом о ночном переполохе судят-рядят. – Я специально глянул – ставни изнутри заперты, а нор-щелей в опочивальне отродясь не бывало! – говорит Кощей, от щуки заливной, Прасковьей Лукинишной поднесенной, привычно отмахиваясь. Интересно, думаю, что он с огурцом моим сделал? Выкинул, поди. – Выходит, кто-то в клетке ее принес да в комнату и подпустил! – горячится воевода, кулаки сжимая. – Вот напасть, уже и в тереме покою нет! – Как будто он был когда-то… – качает головой Кощей. – Пес не лаял, ворота не скрипели, а злодей в опочивальню прошел невозбранно… Не там мы ищем, Черномор… – И на бабку эдак пристально, недобро глядит. Перепугалась бедная стряпуха: – Окстись, Костюшенька, что ты такое удумал?! Куда ж мне, в мои-то годы, за царевнами с сабелькой наголо бегать?! Кощей лоб нахмуренный расправил, улыбнулся, на левой щеке ямочка задорная заиграла. – Да это я, Прасковья Лукинишна, смотрю, что ты примерилась мне цельную курицу на тарелку положить. Поставь на место блюдо, захочу – сам возьму. – Захочешь ты, как же! – ворчит стряпуха и норовит-таки Кощею курицу подложить. – Прежде рак на горе свистнет! Какая там курица – цыпленок махонький, и пяти фунтов не потянет… – Не до еды мне сейчас, – говорит Кощей, улыбку пряча, – ночь не заладилась, и день наперекосяк начинается. Прискакал из степи гонец, принес весть черную: хитрые басурмане, как и обещались, наших купцов не трогают, а иноземных давеча подчистую вырезали и товары их себе забрали. А товары-то – шелка заморские, раньше их кораблями возили, но уж больно долго и дорого оказалось: за морем телушка – полушка, да рубль – перевоз. Только-только по степи торговый путь наладили, ан басурмане возьми да ордой своей тот путь перекрой – ни пройти, ни проехать. Дань просят непомерную, а кто упирается – все забирают и самого рубят до смерти. Надо ехать, разбираться. – Дружину созвать или отряд малый? – спрашивает воевода. |