Онлайн книга «Ведьмины байки»
Кощей головой качает: – Никого не надо, и сам дома посиди – вызнай, коли сможешь, как злодей в терем проник, нет ли где подкопа за оградой. На дружину снаряженную басурмане только озлятся, отряд же супротив орды, буде что, все равно не выстоит. Один поеду. Вот только Василису с собой прихвачу – пускай хан видит, что я кольцо не ради виду на палец вздел. А я на Кощея с ночи злая, никак в толк не возьму, за что он на меня ополчился – огурца пожалел, что ли? – Ты же, – говорю, – давеча вдоветь надумал, а теперь жена сызнова понадобилась, басурманина главного задабривать? Не поеду, не заставишь! – Тебя заставлять – себе дороже, – отвечает Кощей, из-за стола вставая. – Потом сраму не оберусь, коль при басурманах и мне шиш сложишь. Сиди дома, воля твоя. Дался ему этот шиш! Ушел Кощей, стряпуха на меня ворчит: – Пошто Костюшу обидела? Не брал он прежде жен к басурманам, а за тебя, видать, беспокоится, как бы не случилось чего, пока он в отъезде. – Или похвастаться решил, какая у него жена молодая да красивая! – упираюсь я, а самой лестно, да и на басурман живых поглядеть хочется. Распахнула я окошко, смотрю – Кощей уже на коня вскочил, поводья подбирает. Не поспею спуститься, один уедет! Перегнулась я через подоконник, крикнула вдогонку: – Стой, погоди, я передумала! При басурманах, так и быть, ничего складывать не буду! Услыхал Кощей, вытянул Пашу плеткой вдоль зада лощеного, осерчал конь-огонь, скакнул до самого оконца, я только пискнуть и успела, как супруг меня, чисто морковку из гряды, из терема выдернул и к себе на колени пристроил. Конь бежит – земля дрожит, из камней искры высекает, реки с маху перелетает, хвостом следы заметает, ворчит недовольно сквозь узду железную: – Вше-то шебе, хожаин, жуки жажпушкать, я пы и так допрыгнул… Кощей перед конем извиняться не спешит, посмеивается: – Тебе, Пашка, хворостину не покажи – с места не стронешься. Всхрапнул конь обиженно да как припустит напоказ – у меня коса колом назад встала! Кощей коня осаживает, плеткой охаживает: – Ах ты, волчья сыть, травяной мешок, куда тебя черти несут, не ровен час, сызнова споткнешься, потом оправдываться будешь! – Ну ты и жлопамятный, хожаин! – ржет конь, на трусцу переходя. – У меня, может, дар веш-ший – шпотыкатша, когда дома што неладно! Вшпомни, как я шпоткнусь, так в тереме труп и шышшут! – Будет врать-то, Пашка, ты через раз спотыкаешься! По тебе судить – у меня окромя жен разом вся челядь с дружиной перемерла! – Ну, не вшегда шрабатывает, а тад—веш-ший! – не сдается конь. Засмеялась я, перебранку эту слушая, тут Кощей мне и говорит: – Я тебя, Василиса, об одном попрошу – в тереме измывайся надо мной, как хочешь: вареники соли, супружеским долгом попрекай, при челяди бранись, ночами спать не давай, но у басурман, будь добра, веди себя тише воды ниже травы. А то решат басурмане: если Кощей с одной женой управиться не может, то и нам он не указ. Сказал – как из ушата водой студеной окатил. И не думала я над ним измываться! – Один только вареник и присолила, знать не знала, кому он достанется! И жар-крысу в терем не приносила! А браниться ты первым начал! – …и перечить тоже дома будешь, – добавляет Кощей невозмутимо. – Ах так? Могу и вовсе рта не раскрывать! – Ох и возрадовался бы я, да что-то не верится, – посмеивается муж. Я только глазами на него сверкнула – мол, плохо же ты меня знаешь! Пашка туда же: – Пошпоим, хожаин? И шашу не выдегжит! – Ты скачи давай, кляча ледащая! Как бы это мне еще с тебя эдакий обет взять, а?! * * * То не туча черная на землю тень бросила – стоит во степи орда басурманская, куда ни глянь – все шатры бессчетные, табуны коней неоглядные, басурман полчища несметные. Увидали нас – да как завоют, заскачут, сабельками кривыми затрясут! Я к Кощею прижалась, а он поясняет тихонечко: – Басурмане почет нам выказывают, хуже, кабы молчали… Дивлюсь я на басурман: затылки бритые, глаза раскосые, усы ниже бороденок жидких свисают. На всех платье долгополое, полосатое, как батюшкин халат банный, шапки высокие, мехом отороченные, по виду – мяукал тот мех когда-то. Встал конь как вкопанный, двадцати саженей до самого богатого шатра не доехали. Спешился Кощей, меня ссадил. Выходит из шатра главный басурманин, хан по-ихнему, шапка на нем белая, красной лисой опушенная, червленые сапоги жемчугом расшиты, чекмень соболем подбит. По-лукоморски с запинкой изъясняется: – Ай-ай, какой важный гость наш орда пожаловал! Здравствуй тысяча лет, великий шаман Кощей! Басурмане перед ханом так на землю и повалились, лицами в нее уткнулись, глаз поднять не осмеливаются. – И тебе многие лета, хан басурманский, – неспешно отвечает Кощей, колен не преклоняя, взгляда гордого не отводя. Гляжу я на него – поневоле любуюсь: экий у меня муж статный да отважный, перед самим ханом шапки не ломит. Таким мужем и перед подружками похвалиться не зазорно, это тебе не Муромец – за тем знай следи, чтобы перед гостями не зевнул али промеж ног не почесался. – Дело у меня к тебе великое, разговор нешуточный. А хан и сам прекрасно знает, чего Кощею от него надобно, но виду не кажет: – Ай-ай, дорога долгий, солнце жаркий, какой такой дела на усталый голова? Заходи в шатер, дорогой гость будешь! Будем кумыс пить, жареный мясо есть, мой жена песни слушать, потом дело говорить. Заходи и персика своего с собой веди! Ай-ай, какой женщин! Кобылица степной, кошка дикий, кумыс пенный! У кого ограбил? Скажи по секрету, да? Смутился Кощей, я хихикаю, глазки скромно потупивши, хан же все не унимается: – Продай, а? Десять кобылица даю белый, десять рыжий, десять черный и мой старый первый жена в придача! Кощей на «старый жена» мельком глянул – едва на ногах удержался. – Извини, хан басурманский, у нас в Лукоморье женами меняться не принято – примета плохая. Поверил хан, языком огорченно зацокал: – Ай-ай, слово гость закон, сердце хозяин печаль! Заходи шатер, будем печаль кумыс топить! Кощею топить нечего, да отказываться неудобно. Пошли мы за ханом в шатер. Пашка вслед шипит змеей подколодной: – Только шмотрите, будут мяшом угошшать – не кушайше, у башурман энтих нишего швятого нет… В шатре у хана ни столов, ни стульев, только подушки по всему полу разбросаны да на коврике плетенном цельное блюдо мяса печеного дымится, виду дивного – не свиное и не коровье, отродясь такого не пробовала. Хан на подушку сел, ноги хитро заплел, в ладони трижды плеснул. Засуетились жены ханские, одна мужа каким-то веником обмахивает, вторая чашу подает, третья из горшка фарфорового с ручкой ту чашу кумысом наполняет. Кощею не привыкать, сел напротив хана и ноги по-басурмански сложил, а я все никак – то одна нога выпрямится, то другая завернется. Только заплела как следует – чую, на спину валюсь! Едва-едва удержалась, как буду вставать – не знаю, ноги накрепко перепутались. |