Онлайн книга «Ведьмины байки»
Только промолвил – летят мои побратимы! Едва к стене прижаться успел – слева Муромец повалился, справа Соловей. – Эк вы ко мне на выручку спешили, ножи-булавы порастеряли! – Дружине Вахрамеевой одолжили, – ворчит Муромец, кольчугу порванную оправляя. – На полпути догнали, навьи проклятые… – А лягушка? – Поцеловать успел… ускакала… ждать обещалась… А эту поганку бледную каким боком сюда занесло?! Сверху голос Вахрамеевский доносится, эхом подвывает: – Ты мою дочь поносить не моги, а то велю вару вскипятить и вам на головы плеснуть, вот ужо заскачете! Ишь чего удумали – царя с лягушкой повенчать, а под шумок Аленку мою выкрасть! – Небось не плеснешь, побережешь царевну! – Ничего, ей только на пользу – посговорчивей будет! Девка неблагодарная, отца родного без ножа зарезала, променяла на молодца смазливого, еще и руки на себя наложить грозилась, ежели колья площадные вами украшу. Вот пущай с вами денек-другой посидит, уразумеет, за кого заступалась; можете проучить ее малость, только чтоб не до смерти, а то с живых шкуру спущу! Насупился Муромец: – Мы девок боем обучать не привычные, пальцем ее не тронем, а вот ты спустился бы к нам на кулачках помериться, глядишь, сам бы чего уразумел… – Спустился бы, – отвечает Вахрамей, – да недосуг – ждут меня дела неотложные, государственные. Попозже загляну, проведаю – каетесь аль нет. – И долго нам тут сидеть? – справляется Соловей, голову задравши. – Вам – веки вечные, а Алене – покуда прощения не попросит. Ну а ежели вовсе не попросит, уж не обессудьте – придется вас голодом уморить. Вон, Кощеича можете первым съесть – все равно не жилец. У Семы Соловья еще на шутку сил достало. – А ежели мы прощения попросим – отпустишь? Расхохотался Вахрамей, ничего не ответил. Ушел, поди. Царевна носом хлюпает, Муромец ее ободряет; – Не плачь, Алена, Кощеич сейчас что-нибудь придумает – верно, Сема? А у меня перед глазами все кругом идет, пятна какие-то мелькают, туман клочьями. – Может, – говорю, – с разбегу выскочить попробуем? Переглянулись побратимы, вздохнули согласно: – Толку не будет, надо Сему в порядок приводить… Поди им возрази, ежели Муромец сзади под локотки сгреб, удерживает, а Соловей с Аленой к головушке моей болезной с двух сторон подступились. Всю воду из кувшина извели, только мне напиться и оставили, Алена рубаху на себе до пупа обкорнала, перевязала мне голову, да так ладно, что только нос снаружи и остался. Еще и посмеивается, девка вредная: – Будешь, Сема, врагов в заблуждение вводить – где у тебя перед, а где зад. Вырвался я от них, тряпки на лоб сдвинул, глаза чуть к темноте попривыкли – ничего не скажешь, хороша Алена в полрубахе, штанцах кружевных заморских. – Ну как, Сема, полегчало? Куда там полегчало! Разве что кровь остановилась, а болеть еще пуще стало. – Васильевич, ты отмычки не растерял? Ухмыльнулся Соловей, позвенел железками: – Я скорее руки-ноги растеряю; вот они, кормильцы! – Глянь-кось мои оковы, в них колдовство губится, ничего поделать не могу. Сема скважину отмычками пробует, сетует для порядку: – Ох и мудреный же замок, ну да ничего, на худой конец отрежем тебе ногу и высвободим! – Ты чужими ногами не шибко-то разбрасывайся, она мне еще сгодится! Алене тоже нос сунуть надобно. – Неужто тебе, Сема, ради общего спасения ноги жалко? Не придумали еще замка супротив татя умелого! Позвенел Соловей цепью снятой: – Эх, жаль, не завалялось в уголке скелета какого, я бы шутки ради его заковал! Помнится, заточили нас с батюшкой в берендейскую темницу, так мы перед утеком все скелеты в позы непотребные по двое сложили… поди, долго еще стражникам снилось… – Вахрамей темницей редко пользуется, – поясняет Алена. – Мастеровых людей, что невзначай в царство навье забредут, на поселения здешние отправляет, для казны работать велит, красных девок себе берет, крепких молодцев службой денежной приваживает, в дружину свою ставит, а ежели откажется который неповинным людям головы рубить, бесчинства именем Вахрамеевым творить, того на кол али в петлю. И кормить полонного не надо, и народу потеха. Присвистнул Соловей: – Так нам, выходит, повезло еще? Поверил я, что Семин батюшка на жизнь свистом зарабатывал – в одно ухо свист влетел, насквозь голову пробуравил, из другого без помех вышел. – Невелико везение, а ты, Сема, бросай свистеть – последнее просвищешь. Расскажи лучше, как вас поймали-то? Неужто у Вахрамея кони лучше наших? – Кабы кони! Заместо коней у них ковры летучие, пока конь версту проскачет, они десять пролетят! – А велико ль войско ковровое? Вздохнула Алена повинно: – Боевых без малого три дюжины наберется. Каждый двух человек подымает. Больше было, да моль на складе завелась, недоглядели… – Да ты и впрямь искусница! – посмеиваются Семены. Я же дальше расспросы веду: – Вахрамей говорил, что на белом свете ковры силу теряют. Поизмываться хотел аль правду баял? Мнется Алена, глаза отводит. Ковры-то она выткать сулилась, а о такой малости помянуть не удосуживалась. – Ну? – Правду… Думала, бранить ее буду, я же только обрадовался: – Значит, ежели из навьего царства выбраться сумеем, уже не догонят! – Нам бы из темницы для почина утечь! – говорит Соловей нетерпеливо. Поморщился я, рукой о стену оперся. Худо мне, голова кругом идет, в глазах то и дело темнеет, да виду не подаю: – Сейчас, Сема, я тебя сычом оберну, ты наверх взлетишь и разведаешь, что да как. Ежели все тихо – свистнешь… Нет, лучше ухни тихонько, я обратно расколдую. Ты тогда решетку отомкнешь и лесенку нам спустишь. Вздохнул Соловей, да перечить не стал. Взял отмычки в зубы, изготовился. И без оков тяжко в темнице навьей колдовать, на одно малое чародейство больше сил извел, чем десять заковыристых на воле стребуют. Исчез Сема, на полу что-то махонькое закопошилось. Пригляделись Муромец с Аленой: – Сема, ты чего, это же мыш летучий! – Так я же вам и говорил – зайцем оберну… Вот только никак в толк взять не могу – отчего их двое? Засуетились побратим с царевной: – Семушка, ты полежи пока, отдохни, с мыслями соберись… Трепетнул мыш крыльями, взвился по кругу, протиснулся сквозь решетку. Долго его не слыхать было, мы уж думали, что царь стражу у колодца оставил, изловили беглеца. Наконец пискнул условно, по решетке коготками заскреб – мол, все тихо, расколдовывай, Кощеич! |