Онлайн книга «Пуговицы»
|
По сценарию, который четко вырисовался только сейчас, чиновничество разъедало страну изнутри, как жук-короед выедает сердцевину могучего дуба, оставляя под корой ствола гниль, чтобы было легче завалить его, разбить вдребезги и уничтожить. Именно сейчас, несмотря на всю верную риторику речей и патетику событий, Марина с особым отвращением вспоминала какие-то мелочи, которые в настоящее время стали для нее особенно ненавистны. Скажем, привычка одновременно есть из банок винегреты во время обеденного перерыва, надевать под брюки рваные колготки, а новые — класть в морозилку, чтобы носились дольше, устраивать грандиозные очереди в магазинах перед праздниками и выбрасывать половину накупленного на помойку, после этого показательно ходить в церковь на Пасху, чтобы вечером орать пьяные песни под гастрономом. Смотреть по телевизору только «о смешном» или «про милицию». Не думать. Не читать. Не стремиться к большему. Таким был ее резиновый городок, откуда собирали и централизованно привозили в парк перед зданием Верховной Рады автобусы с рабочими и безработными, откровенными бандитами и равнодушными работниками, бывшими спортсменами-рэкетирами и простыми гражданами, которые хотели «увидеть столицу на шару». …Противостояние перевалило за второй месяц. И мирные демонстрации превратились в революцию. Но чем она могла закончиться — никто не знал. Зима была долгой. Но в середине февраля взошло яркое, не зимнее солнце… …Марина выскочила из Михайловского, куда утром побежала за лекарствами — там их было больше. А у нее «на пункте» заканчивалось обезболивающее. Прислушалась. Издалека раздались какие-то новые звуки — похожие на те, что слышала в кино «про войну и немцев». Не поверила: автоматные очереди, исходившие здалека, смешивались с завываниями сирен «скорых». Помчалась вниз, на ходу набрасывая медицинскую накидку и крепко зажимая под мышкой лекарства. Какой- то совсем второстепенной мыслью поблагодарила неизвестную женщину за кроссовки — уже довольно грязные, потертые и перемазанные пеплом, но — крылатые. Добралась до отеля «Казацкий» и застыла. Да, вчера ночью здесь горел дом Профсоюзов, горели подбитые БТРы, наступали войска, снова сузив круг до сцены, но по той же магической формуле — «Не пройдут!» — не прошли. Говорили, что в «профсоюзах» заживо сгорели более тридцати раненых… Но то, что увидела теперь, поразило, как не поражала ни одна из нереальных реалий, в которых жила эти два месяца: у «Казацкого» ровным рядом лежали убитые… Их было много. А сверху, с Институтской, сносили других. Клали рядом, накрывали одеялами и простынями, которые сочились кровью. Сверху клали каски — оранжевые, зеленые, разрисованные — разные. Но однозначно — хрупкие для настоящих пуль. Вокруг ходили священники, страшно выли женщины… Ей надо было бежать вверх, туда, где небольшими когортами пробивались к Октябрьскому дворцу ребята. Но ноги подкосились. Села на бордюр. Смотрела на пробитые каски и деревянные щиты. На то, как трепещут на мертвых руках живые записки — с фамилиями. Очнулась от взгляда. Он пронзил ее всю, словно рентген. Напротив почти в такой же застывшей позе сидела молодая женщина. Смотрела на нее и быстрыми движениями делала зарисовку в потрепанном блокноте. Хотела отмахнуться, как от мухи: нашла время для рисования. Но не смогла пошевелиться. Между тем женщина перевернула страницу и подошла к ней. Марина, не поднимая головы, несколько секунд наблюдала за ее ногами. Точнее — за сапогами. Это были ЕЕ сапоги! Итальянские, из мирной жизни… Но — черные от сажи, седые от пепла и поцарапанные. Женщина присела рядом. Открыла блокнот, показала листок, на котором только рисовала. Такие простые действия, но они вывели Марину из ступора. На листке — она, Марина. Двумя-тремя росчерками. Но очень похожа. Посмотрела на женщину. Подумалось о «мирном» — издалека та выглядела гораздо моложе… — Простите, я совсем испортила вашу обувь… — сказала художница. Хорошо, что она сказала именно это. Не о смерти. Не о вчерашнем дне и сегодняшнем утре, не о том, что будет завтра. Марина внимательно посмотрела на нее. Вспомнила. На девушке (а точнее, молодой — и одновременно постаревшей за эти дни — женщине) была та же одежда, что и полгода назад: клетчатая шерстяная куртка и вязаная шапка с длинными засаленными завязками, черные от грязи джинсы. Прозрачный — «рентгеновский» — взгляд, от которого светлее в голове. И от которого хотелось улыбнуться даже здесь, даже сейчас… — Как вас зовут? — спросила Марина, рассматривая рисунок. — Лика. — Анжелика? — почему-то уточнила Марина. — Нет, просто — Лика… — Я — Марина. И я тоже испортила вашу обувь, Лика… — сказала Марина. Улыбнулась. Поднялась. Побежала вверх. Туда, откуда целились снайперы… Февраль, 2014 год Лика — Не говорите им код!!! Крик в никуда. Возможно, он касался жителей первого этажа… Двери подъезда громко клацнули, и наступила тишина. Слышно было только тяжелое дыхание из десятка грудей. В окно на втором этаже светило яркое, не зимнее солнце. — Наверх! Десяток ребят помчались наверх. Сквозь топот сапог, краем уха, она слышала, как проворачиваются ключи в скважинах замков на дверях. Постучала наугад в одну: «Откройте…» Поняла — не пустят… Посмотрела вниз. Витки лестницы просматривались довольно хорошо. Увидела, как там, внизу, открывается дверь, в нее влетают вооруженные военные с дубинками наготове. Все было, как в кино. А может, и было кино — «Люди в черном», например? Моргнуть, встать — и выйти из зала. Но выйти — не удастся. Топот сапог приближался. Люди в черном бежали по лестнице. Ребята в грязных камуфляжах поднимались выше. Еще пара этажей — и они собьются в одну невооруженную, загнанную в тупик стаю, станут кругом, как на Майдане. |