Онлайн книга «Пуговицы»
|
И — что?… Рядом с ней бежал старший мужчина, одетый более или менее «по-мирному». Подхватила его под руку. Он сразу же понял. Отдышался, замедляя дыхание, поправил куртку, вытер лицо, взял ее под руку. — Мы их задержим, — сказала она ребятам. — Там, наверху — люк. Бегите по крышам… И прошептала мужчине: — Мы идем из гостей… Вас как зовут? — Игорь, — ответил тот. Его рука, согнутая в локте, дрожала. Она крепче сжала ее, и они медленно начали спускаться навстречу топоту сапог… Когда они были совсем близко, громко сказала: — Это же надо так влипнуть! Что происходит, дорогой… Топот приближался. Они бежали, поднимая вверх дубинки — уже готовые для ударов. Их было десять или больше, но ей показалось — сотня… На пятом образовалась «пробка», на которую она и надеялась, которая могла дать фору парням наверху. «Сейчас убьют…» — мелькнула мысль, когда самый ловкий был в шаге от нее. Встретились взглядами. И вдруг она увидела в его глазах… радость. Взгляд красноречиво говорил: «Слава Богу — женщина! Итак, можно не бить…» Она могла поклясться, что это была именно такая мысль! «Можно не бить…», а это значит — еще мгновение побыть людьми… Лика крепче вцепилась в руку своего партнера. В них врезалась толпа военных, и они будто распорошили ее, умерили напор. Минуя эту черную тучу, она услышала, что они начали подниматься медленнее. Даст Бог, ребята успеют выскочить в люк. Хоть бы он был открыт. Хоть бы он был… …Люк был закрыт! Через несколько минут, которые ярко врезались в память, они все уже стояли внизу, под стенами здания, — и те, кого пыталась так бесхитростно защитить, уже избитые, окровавленные, и она, с тем, кто назвался Игорем. И еще целая куча людей. Солнце светило невероятно. В его белом свете, как в море, лежали под стенами раненые и убитые — разные. Она не могла оторвать взгляд от пары людей старшего возраста, которую беркутовцы спешно накрывали тряпьем… Все кончилось, затихло. По улице клубился белый и черный дым. Тех, кто мог стоять, — выстраивали вдоль стены. Вокруг ходили военные. Один, по виду — начальство, подошел к ней, стянул с ее головы шерстяную шапку, бросил на землю. И обжегся взглядом. В нем не было ни ненависти, ни страха. Наоборот, обжегся… сочувствием. Она ему — сочувствовала! Сочувствовала ТАКОЙ работе… Хотелось освободиться от этого взгляда. — Вы, наверное, хотите домой? — неожиданно сказал он. — Наверное, да… — сказала она. — Можете идти. Она не удивилась, не обрадовалась. Покачала головой. — Не могу. — Почему? — спросил он. — Я не одна, — сказала она и дернула за руку того, кто стоял рядом. — Мы вместе. Он хмыкнул. И тихо сказал: — Можете идти вместе… Она услышала, как ее протянутую ладонь сжала другая. Это был тот самый человек. Несколько метров они шли, не глядя друг на друга. Шли, будто ждали выстрелов в спину. Парочка… Вышли на угол Лютеранской и Шелковичной. Остановились. — Спасибо, — сказал мужчина. — Спускайтесь до Бессарабки, — сказала она. — К метро «Льва Толстого». «Крещатик» — закрыт… — А вы? Она махнула рукой в ту сторону, откуда они только что вернулись. — Там ребята… Он ничего не спросил. Обнял и несколько минут тяжело дышал в плечо. Потом пошел вниз. * * * …Богоматерь смотрела на нее одним — правым — глазом. Он уже был таким, каким нарисовал его неизвестный художник эпохи Возрождения: светло-голубым, как рыбка на глубине. Левый еще требовал как минимум двухдневной работы. Икона была так себе, из детской спальни. Выражение лица — достаточно нейтральное, умиротворенное. Вокруг реставрационного станка Энжи налепила с десяток фотографий, сделанных в разные годы с начала двадцатого века, на которых эта Богоматерь была в разных ракурсах. Можно было бы обойтись и без этого (по крайней мере, Робби достаточно поиздевался над ее добросовестностью), но ей важно было видеть, как эта невзрачная икона в течение многих десятилетий оживляла интерьер. Энжи надвинула на глаза увеличительные очки, поправила лампу и погрузилась в работу. В мастерской было довольно холодно. Сквозь щель в окне виднелись белые тропы геометрического парка. Он напоминал нарезанный равными кусками торт. Энжи сделала десять прикосновений кистью к левому глазу Богоматери, отсчитывая мгновения между двумя ударами сердца. Робби смеялся бы. Энжи посмотрела в окно и натянула на голову клетчатую вязаную шапку. Сейчас, в восемь часов, здесь еще холодно, но до прихода коллег — мистера Харпера и Робби — воздух медленно прогреется. Она всегда приезжала в мастерскую на час раньше. Ей нравилось быть здесь в одиночестве. Неспешно сварить кофе, выпить ее, вглядываясь в безграничное пространство парка. То, что с ней произошло, воспринимала, как «сон во сне». Реальностью стали только воспоминания о детстве в коммуналке, юности, учебе в «художке»… Но говорить об этом было не с кем и ни к чему. Дальше — щелкали ножницы, перерезая эту нить, и начинался сон: нежный, тактичный, влюбленный до безумия Джош. Дом на берегу океана. Калейдоскоп путешествий. Фестиваль… Прекрасная женщина в черном платье на красном ковре… Этот сон перетекал в другой: разгоревшееся лицо Збышека Залески, преступление, которое она неосознанно совершила… Этот «сон во сне» перетекал в нынешнюю Шотландию, Тейн, замок Донробин, реставрационную мастерскую. Мистер Шепард, миссис Оливия Берд, мистер Харпер, Робби — ее окружение, которое может так же развеяться, стоит только ущипнуть себя за руку. Но что или кто придет взамен? Робби, который не сводит с нее глаз. Собственная мастерская в Абердине, о которой он прожужжал ей все уши, считая эту перспективу великим жизненным достижением. Ох, знал бы, где и в каком статусе висят ее гобелены!.. |