Онлайн книга «Зеленая лампа»
|
Неугомонный не дремлет враг! Это были слова, которые мы, молодые политработники, каждый день твердили красноармейцам… Я не знаю поэта, который с такой точностью выразил бы наше время, как его выразил Блок. Разве это не про нас написано: И вечный бой, покой нам только снится.. – Начались философствования… – недовольно пробурчала Ляля. – Врач сказал: никаких волнений. Ты, Лидка, не заводись, сиди молча! Вот лекарство – дашь в девять и в одиннадцать. Кормить будешь каждый час: яйцо, каша, чай… – Она сделала знак, чтобы я вышла в коридор. Очутившись за дверью, я спросила: – Что случилось? – Утром Юра как всегда встал в шесть часов, чтобы прослушать утреннюю сводку, и вдруг потерял сознание, упал. Судороги, рвота. Марк еле дотащил его до кровати, вызвал врача. Последствия контузии, перенесенной на ногах. Нарушены функции вестибулярного аппарата. Лежать, не двигаясь, и не волноваться. Понятно? – Почему вы уложили его под ковер? – Семья Марка в эвакуации, да и сам он здесь временно, в доме ничего нет, ни простыней, ни одеял. – А подушка? – Подушку нельзя, чуть поднимет голову, начинается головокружение, рвота… – Понятно. Иди, дежурство принято. Когда я вернулась в комнату, небо утратило розовую окраску, стало серо-голубым. – Скоро совсем стемнеет, – сказал Юрий Николаевич, – плохо, что нельзя зажечь огня, нет маскировочных штор… – Что вы, это прекрасно! Вы не любите сумерки? Нет, конечно, любите! – быстро сказала я. – Мы будем разговаривать, читать стихи, а потом взойдет луна, и станет светло. Он засмеялся. – В двадцать лет всё решается просто. Вы можете заварить крепкий чай? Тогда мне казалось, что я могу всё, а уж заваривать чай… Быстро засыпав сухой чай в чайник, я залила его холодной водой из-под крана и поставила на газ кипятить. Чай получился коричневый, но от него странно пахло баней. Когда я предложила Юрию Николаевичу приготовленный мною напиток, он поморщился и мягко сказал: – Выплесните это и сделайте так, как я вам скажу. Он подробно объяснил, что надо сначала сполоснуть кипятком чайник, потом засыпать чай, поставить сухой чай на огонь, залить крутого кипятку, еще немного попарить и только после этого заварить. – И чтобы он ни в коем случае не кипел, – наставительно добавил он. Мне было приятно выполнять эти нехитрые указания и совсем не обидно, что я так опростоволосилась. – У вас дома, наверное, кофе пьют, если вы не знаете, как заваривать чай? – спросил Юрий Николаевич. Дома у нас пили и чай, и кофе, и какао, но не придавали значения крепости и качеству этих напитков. Может быть, это объяснялось тем, что родные мои большую часть жизни прожили в Тбилиси, а там, как мне казалось, пьют в основном вино. Я высказала Юрию Николаевичу свои соображения. Он засмеялся: – Что ж, возможно, вы правы. Я много ездил по Кавказу, правда, больше по Северному Кавказу, и всегда страдал оттого, что не мог достать там крепкого чаю. Как расстраивались гостеприимные хозяева, что им не удается угодить мне! – А где вы бывали на Кавказе? – Разве это сразу расскажешь! Я написал книгу о Кавказе, вы не читали? – Нет, – смущенно ответила я. – Да это и немудрено, – просто сказал он. – Книга вышла в начале июня сорок первого года, за несколько дней до войны. Вон там на полке стоят авторские экземпляры, которые я недавно получил. Возьмите и прочитайте… Я достала с полки книгу в коричневой обложке. На коленкоровом переплете написано светлыми буквами: «Баташ и Батай». – Я возьму на дежурство и там прочту, можно? – Конечно. Тогда-то я и расскажу вам о своих поездках на Кавказ. А сейчас дайте чаю! Он приподнял голову, но тут же резко откинулся назад, выражение беспомощного страдания выступило у него на лице. – Лежите, лежите, я сейчас вас напою. В начале войны мне пришлось несколько месяцев продежурить в госпитале, и некоторый опыт в уходе за больными у меня был. Я осторожно поила его с ложечки красным, душистым, сладким чаем. – С вами уютно, – сказал вдруг Юрий Николаевич. – Как будто печка топится. А тут приставили ко мне одну девушку, хорошенькая такая. Она всё молчала, молчала, потом села на окно, вздыхает и говорит: «Хоть бы бомбежка началась, скучно очень». От нее словно из погреба дуло… Я не удержалась от смеха, фыркнула, ложечка дрогнула, и сладкая красная струйка побежала по его щеке, потом на шею, за ворот рубашки. Наверное, у меня было очень расстроенное и испуганное лицо, потому что Юрий Николаевич улыбнулся и сказал: – Возьмите полотенце и вытрите, ничего страшного не произошло… Стемнело, на небе проступили звезды, а вскоре действительно взошла луна, и комната наполнилась прозрачным голубым светом. Я села на окно и, развернув сверток с едой, стала ужинать. – Вам вкусно? – Очень. – А что вы едите? – Кролика. – Кролика? Это смешно. Мне тоже стало смешно, и я сказала: – На окне, при луне, Ели кроликов оне… Он рассмеялся. – Ого, даже в рифму! Мне Марк говорил, что вы стихи пишете. Может, почитаете? Я читала ему свои стихи, а потом опять Блока, и он заканчивал то, что я начинала. – Ну-ка, помните? В нашу прозу с ее безобразьем С октября забредает зима… – Пастернак! Девятьсот пятый год? – Верно. – А вы и Пастернака любите? Дочитана последняя строфа. Мы перевели дыхание и взглянули друг на друга так, словно произошло что-то хорошее, отчего протянулась между нами тоненькая, но прочная нить. 3 На другой день в восемь часов вечера начиналось мое дежурство на радиоузле. Поезда в те времена ходили весьма нерегулярно, и, чтобы наверняка не опоздать, я доезжала на двадцатом номере трамвая до поселка Текстильщики, а оттуда шла десять километров пешком до станции Люблино. Наш радиоузел находился на полпути между Люблино и Перервой, станция называлась «Депо». Путешествие занимало около трех часов. Но когда идешь одна, размеренным быстрым шагом, хорошо думается, слова ложатся в ритм, в стихи, а я в то время много писала стихов и печатала их в «Комсомольской правде» и «Вечерней Москве». Если не писались свои стихи, я читала чужие, от Текстильщиков до Люблино можно было прочесть наизусть четыре главы «Евгения Онегина». |