Онлайн книга «Дети декабря»
|
И есть ощущение, что прошедший яркий, слепящий день выжег меня. Нутро иссохло, исчахло, перетлело. И теперь вокруг – душная, вязкая, отнимающая дыхание тьма, которая тем сильнее, тем явственнее в этой накуренной, зажатой жёлтыми стенами комнате. Выхожу на кухню. Темно, пусто. Приоткрываю дверцу холодильника, впуская некоторое количество света. Распахиваю настежь окна. В темноте Владимирской горки выделяется лишь зеленоватый крест. Надо бы увидеть в нём красоту, символ, как обычно бывает ночью, особенно в подпитии, но нет ни любования, ни озарения, ни воскрешения – только равнодушное желание пересидеть, переждать, передавить тьму. Но в квартирке, арендованной чехами, для этого слишком людно. Лучше обратно – в Мариинский парк или на Институтскую; гулять до утра в сакральном безмолвии воспоминаний и смыслов. Возвращаюсь обратно к чехам. Симоны, Хелены, Павла уже нет. – Вадим, як те Евромайдан? – говорит Радо, это он похож на Дирка Новицки. И есть ощущение, что он только меня и ждал. – Нормально. – Вадим говорит, что демократия, – отвечает за меня Петра. – Вадим сам не говорит, – вставляет кучерявый Миро. – Петра права. Я так говорил. Порыв и всё такое. – Был на Евромайдане? – Радо не отстаёт. – Да, сегодня. – И что не? – Что «не»? – Что не понравилось? – расшифровывает Петра. – Всё нормально. Всё понравилось. Петра, мне пора идти. – Зачем? – Она удивлена. – Почему не говоришь? – Что не говорю? – Петра говорит, ты против Евромайдан. – Радо строит предложение, как немец из телепародий. – Не? – снова вмешивается Миро. Карел и Зденка тихо переговариваются. – Что мне не понравилось? Петра кивает. – Там не любят русских. – Кто? – Слушайте, – ищу взглядом свои вещи, – мне трудно говорить с вами: вы почти не знаете русского, а я совсем не понимаю чешского. Поэтому я пойду. – Вадим говорит, на Евромайдане украинцы не любят русских. – Я не говорил, что все украинцы. Моё замечание проходит мимо. Радо качает головой, улыбаясь Миро. Говорит: – Руска империя ненавидеть Украйну. Русе враг Украйне. Триста лет. И Чех ненавидеть. Дед воевать с русами. – Да, поэтому я ухожу. – Стыдно? – это редкое слово Радо произносит без тени акцента, точно коренной житель Орловской или Рязанской губернии. – Почему мне должно быть стыдно? Я и сам русский! Зря я ему ответил. Нужно было просто молча уйти. – То уезжай! – вдруг отчётливо, веско чеканит молчавший Карел. – А вместе со мной пол-Украины, да? Наконец выхожу в коридор. Ищу взглядом ботинки. Они светло-жёлтые, выделяющиеся, но проблема в том, что у большинства чехов такие же. – Не знал, что твои друзья ненавидят русских, – говорю вышедшей следом Петре. – Руске все ненавидят, – Радо маячит в дверном проёме. Хочу уточнить: русских или русские? Кто объект ненависти? Но лучше смолчать и зашнуровать ботинки. Куски чёрной грязи с подошвы падают на линолеум. Теперь надо отыскать куртку. На коридорной вешалке её нет. – Петра, где моя куртка? – Кухине. Расшнуровывать ботинки не хочется. И разносить грязь по квартире тоже. – Принеси её мне, пожалуйста. Она не двигается. А та девушка, с которой мы познакомились у телефонной будки в Чехии, наверняка помогла бы – я уверен. Зато теперь ясно, почему я не люблю чехов. Проблема – в чешских сказках. Даже японские фильмы ужасов не издевались над моей психикой столь изощрённо. – Хорошо, как настоящий русский, я пройду сам. Правда, без танков. Иду на кухню. Грязь разлетается по коридору. Куртка брошена на кособокий стул. Беру, поворачиваюсь, чтобы уйти. В дверном проёме, очерченном грязно-бежевой рамой, скалится Радо: – Руске ненавидят. Вот теперь ясно, конкретно, без недомолвок. Молча хочу выйти, но Радо загородил проход. Нос-флюгер рождает желание ударить; так, чтобы в кровь, так, чтобы в хруст. – Стоп! – Радо кладёт мне руку на грудь. Ногти у него сломанные, чёрные, хотя сам он важный, самоуверенный, крепкий в воззрениях. Нельзя реагировать. Нужно изображать апостола, жаждущего вырваться из несовершенного мира двухкомнатной квартиры с видом на Владимирскую горку. Но не получается. – Отвали! – цежу я. – Вадим! – вскрикивает из-за спины Радо Петра. – Что Вадим?! Пятерня импульсивно тянется к Радо, но в последний момент я сдерживаюсь и лишь касаюсь его лица. Лучше бы ударил – больнее, но не так позорно. Лицо Радо, твёрдое, гладкое, как слоновая кость, бледнеет. Он медленно выбрасывает кулак. Боец из него сомнительный; такие вещи, если занимался единоборствами, понимаешь сразу. Уворачиваюсь, и Радо подаётся вперёд, будто нос-флюгер сместил центр тяжести. Развернув стопу, как учили в душном, сыром зале «Спартак», вкладываюсь весь в должок возвращающий, смачный удар. Радо хлюпает и отлетает назад. Петра орёт по-чешски, зовёт Миро. Лицо у того растерянное, отутюженное испугом. Сзади ахают девушки. Радо стонет в проходе. Хватаю стул, на котором ещё недавно висела куртка. – Пошли на хер отсюда! Взмахиваю несколько раз, для убедительности. На почерневшем линолеуме выделяется пятно крови. К Миро подходит Карел, говорит ему несколько фраз по-чешски. – Дайте пройти! Миро делает шаг вперёд. Взмахиваю стулом. Миро отходит назад. Примитивная механика боя. Как в детской игре, где поле картонное, а вместо бойцов – фишки. Карел держится сзади. – Уйдите с прохода! Похоже на отступление мафиози, выбирающегося из полицейского оцепления. Мне бы ещё заложника. Вцепившись в стул, делаю несколько пружинистых, боязливых шагов. – Вадим, все добре. Ты иди, – говорит Петра и улыбается. Привычное выражение её лица расслабляет. Из-за чего полыхали гневом? Сразу не вспомнить. Миро и Карел расступаются. Даю передышку нервам, мускулам. Хочу выйти и не замечаю, как полусидящий-полулежащий Радо бьёт меня снизу по яйцам. Стул вываливается из рук. Перед глазами разлетаются огненные мушки, точно головешку в костёр бросили. Но и через них видно, как искажается лицо Карела – и с локтя он бьёт меня в челюсть. Не смажь он удар, и я бы потерял сознание от болевого шока, а так падаю, распластываясь на полу. Руки – хочу закрыть голову от ударов – бездвижны. Что-то липкое упирается в шею, на поясницу наваливается тяжесть. Боль есть, но нет страха. Потому что страх всегда намертво спаян с неизвестностью. А здесь всё предельно ясно. И мозг – боксёрская привычка – продолжает оценивать ситуацию. Но и на ринге случался момент, когда пропускал удар, голова наполнялась звоном, и всё рушилось, осыпалось. |