Онлайн книга «Услышь меня, чистый сердцем»
|
Сегодня в зал заседания суда позвали быстро. Лина Пырьева смотрит на меня и, как всегда, подбадривает выражением лица и осанкой. А где же Танюшка и Сережа? А… вон они! Вижу! Инна Гулая сбоку сидит, совсем рядом. И много-много народу… Подумалось, что когда-то, в старые времена, так сходились на казнь толпы людей. Зачем? Почему?.. Провозгласили: «Суд идет!» Все встали. Я встретилась взглядом с Инной Гулая и улыбнулась ей. …И опять меня ведут длинными-предлинными коридорами Бутырской тюрьмы, и опять я еле волочу матрас и вещи. Прохожу мимо камеры 152-й, той, большой, моей первой. Прошу дежурную, которую я знаю, она меня переводила на «спецы»: — Можно я посмотрю в «глазок»? Разрешает. Сочувствует, знает, что моей неволи — девять лет. Вижу там и Ромашку, и Галочку, мою соседку по шконке, и Золотую, и директора адлеровского ресторана. И Глафиру… — Господи, сколько же ей мучаться здесь? — Кому? — поинтересовалась дежурная. — Глафире. Всё косу плетет… несчастная. — Здесь лучше, чем в зоне. Мне не хотелось рассуждать, где лучше. Ну, надо же так сказать — лучше?! Сказала бы: «На зоне еще хуже, чем здесь», чем — лучше… Здесь — свой ужас, там — свой. Подвела к камере 119 для осужденных и предупредила: — Учти, там и «многократки» сидят. — Учту. «Многократки» — это те, которые не в первый раз сидят. Открыла дверь камеры, а там в фанты играют и хохочут вовсю. — Валюшка, привет! — весело здороваются со мной. Со многими из них я была знакома по выездам на суд. — Знаем-знаем, что девять лет… Особо не переживай… через три года «на химии» в Горьком встретимся. Там хорошо! — успокаивала меня Угрюмая, та, что казалась мне угрюмой, когда я первый раз выезжала на суд. Теперь она была вовсе не угрюмая, а очень даже веселая. Срок у нее, как она сказала, небольшой — всего пять лет. Увидела я и Глухую, она сидела в 152-й камере за поджог. Кричу ей: — Здравствуй! — Валюшка, ты чего кричишь-то? Я ведь не глухая, — а сама смеется. Я понимающе протягиваю: — А-а-а… В той камере ну ничегошеньки не слышала, а теперь вдруг стала всё слышать, вот как бывает! Здесь и Наташа оказалась. Я часто с ней просиживала в боксе перед выездом на суд или после него. У Наташи очень хорошая стрижка — каре, волосы черные, блестящие, словно лакированные, а глаза янтарные. Эффектно очень! Выезжая на суд, она всегда была элегантной. И теперь ей шел яркий спортивный костюм. Но что-то изменилось в ней. Не пойму, что именно. Печали на лине не видно, но какая-то другая стала, совсем другая. Наташа крикнула: — Иди сюда, Валюшка! Я взобралась к ней наверх. — Попей чайку, потом я тебе сделаю массаж, обязательно надо снять напряжение. Тут же подошла ярко выраженная «многократка»: передних зубов нет, голос прокуренный, под глазами мешки, тихо спросила: — Чифирок сделать? — А можно? — Нельзя, конечно, но я по-быстрому. Мы отличную горелку сделали из сала и бинта. Я мигом, — подмигнула и пошла к туалету, который был перекрыт простыней, повернулась к нам, еще раз подмигнула и стала делать чай, скрывшись от всех. Я прислонилась к стене и смотрела, как проигравшая в фанты кукарекала. Ей кричали: — Громче! Она громко: — Ку-ка-ре-ку! — Еще громче! Она изо всех сил, так что голос сорвался: — Ку-ка-ре-ку! Камера содрогалась от хохота. Другая проигравшая читала стихи Константина Симонова: «Жди меня, и я вернусь…» Слезно читала. Все притихли. Вот и чаек поспел. — А можно я с вами? — спросила хорошо стриженная «многократка». — Можно. Она вспрыгнула к нам наверх и поинтересовалась: — Раньше не баловались чифирком? — Нет, — ответили мы. — В зоне без чифира не прожить. Витамины в нем и бодрость. Слушайте! Делаешь два глотка и передаешь кружку по часовой стрелке. Эта кружка человек на пять рассчитана. Достается глотков по восемь. Этого вполне достаточно. В одинаре пить чифир неинтересно. Ну! Поехали! — Горько-то как! — поморщилась я. — А как же?! Зато — смак! — Я заметила, что и Наташа, и ты, и многие другие хорошо подстрижены. — А это Катя! Отличный парикмахер! Говорит, что в Париже премию за свою работу получила. Она и тебя может подстричь. — Нет, я не буду стричься до тех пор, пока не выйду отсюда. В этой камере совсем другая атмосфера, чем в двух прежних, потому что суд уже был, правый он или неправый, это теперь неважно. Важна определенность, тем более что многие с надеждой смотрят в будущее, мол, напишут кассационную жалобу и их обязательно поймут высшие судебные инстанции и отпустят на волю. Я тоже думала так. «Отпустят на волю…» Я никогда не любила ходить в зоопарк, я не люблю птиц в клетке, не люблю и аквариумов, потому что очень люблю животных, и птиц, и рыб, и людей люблю, и все должны быть свободными, и дружить все должны. В детстве я любила рисовать земной шар, а на нем разных людей: белых, черных, желтых, красных, все они держатся за руки и образуют большой круг, а среди них зверята всякие, а над ними птицы летают. Взбодрил меня чифирок! Спустилась вниз, умылась, легко стало. Все! Уныние отменяется! Совсем отменяется! Надо поселить в себе священную беззаботность! Наташа, не торопясь, старательно и умело сделала мне массаж. А по радио Алла Пугачева пела. Все были ей рады, как родной. — Я хочу танцевать! — крикнула миленькая девочка. — Кто будет моим кавалером? — Я! — тут же отозвалась высокая, симпатичная, стриженная «под ежик» «многократка». — Так! — обрадовалась Толстуха. — Я вам сейчас костюмчики сварганю. Она ловко сделала высокому Ежику из простыни моднючие шаровары, подпоясав их яркой косынкой, и делово спросила: — Ты торс от одежды освободить можешь? — Да. У меня сисек нет почти, — улыбалась Ежик. — Замечательно! — радовалась Толстуха. |