Онлайн книга «Роман без вранья. Мой век, мои друзья и подруги»
|
Кирка входит, целует меня в затылок, берет газету, берет со стола папиросу, закуривает и садится на низкую скамейку возле потрескивающего камина. Это теперь его любимое место. – Что скажешь, Кирка? – Да все то же, папа. – А именно? – Война. – Ну? – Она, папа, действует мне на нервы. Словно кто-то омерзительно скребет ногтем по стеклу. Так бы и дал в морду: не воюй! – Ну и дай. – Кому? – Человечеству, которое еще не поумнело, хотя и живет на этом комочке грязи не первую тысячу лет. – К сожалению, папа, я не Бернард Шоу. – Неужели? – Да и он только гладит по щекам, а не бьет по физиономии. Кирка глубоко затягивается: – Валя мне не звонила по телефону? – Нет. Он бросает окурок в камин: – Может быть, Шура подходила к телефону? И кричит: – Шура-а-а!.. Валечка мне не звонила? – Не-е-ет! Между его бровей ложится тоненькая морщинка. – Тебя, Кирюха, это волнует? – Как будто. – Тогда позвони ты Валечке. – Не желаю. Со двора раздается резкий дребезжащий свисток. – Это, пожалуй, нам свистят, – говорит он. – Шторы плохо задернуты. В наш век мир предпочитает темноту. И, задернув поплотней шторы, он добавляет: – Мы потерянное поколение, папа. – А уж это литературщина. Терпеть ее не могу. И добавляю: – Бодрей, Кирюха, бодрей. Держи хвост пистолетом. 4 марта Кира сделал то же, что Есенин, его неудавшийся крестный. Родился Кира 10 июля 23-го года. В 40-м, когда это случилось, он был в девятом классе. На его письменном столе, среди блокнотов и записных книжек, я нашел посмертное письмецо: Дорогие папка и мамка! Я думал сделать это давно. Целую. Кира В глубокой старости благополучнейший Гете сказал, что за свою длинную жизнь он, в общем счете, был счастлив не больше пятнадцати минут. Моя жизнь не так уж благополучна. Но счастлив я был больше пятнадцати минут. Однако ни разу не мог сказать: «Сегодня я самый счастливый человек на земле!» А вот в страшные мартовские дни я был убежден, что среди миллиардов людей, населяющих землю, я самый несчастный человек. В том же, конечно, была уверена и мать Киры. Друг мой, живу, как во сне. Не разговаривай строго. Вот бы поверить мне В этого глупого бога! Все время вспоминаю разговор с Ольгой Ивановной Пыжовой о счастье: – Вот оно, вот оно, и… нет его! Из Киркиных записных книжек, тетрадей и блокнотов. Почти без выбора. * * * «Поздно вечером я возвращался домой. На дворе, прислонившись к стене, стоял пьяный. Он был маленький, лысый. Рядом в грязи валялась его шапка. Пьяный стоял и плакал. К нему подошел мальчишка и ударил его по лицу. За что? Так. Пьяный плакал. Он чувствовал, что его жизнь горька, как дешевая папироса. Он побежал за мальчишкой. Другой мальчишка дал пьяному подножку и тоже ударил его. Пьяный упал в лужу. Стукнулся головой об асфальт. Мне показалось, что люди все-таки очень жестоки». * * * «Я занимаюсь с немкой. У нее серые грязные волосы и нависшие брови. Она побывала в Париже, в Лондоне, в Берлине, в Риме. Даже в Шанхае. А сидит и рассказывает мне старые сентиментальные истории из учебника немецкого языка». * * * «Будущее поэзии, если у нее вообще есть будущее, заключается в коротких лирических стихах, которые можно будет успеть прочитать, стоя в небольшой очереди за хлебом». * * * «Не надо употреблять слов „всегда“ и „никогда“. За них мы не можем ручаться». * * * Давно забытое свиданье, Многоречивое прощанье В нас вызывают легкий шум, Приподнятую цельность дум, Скептическое замечанье. * * * «Я сижу один, и мне хочется, чтобы кто-нибудь позвонил, поздравил с Новым годом. Зачем скрывать? Именно, чтобы она позвонила и сказала издалека: „Киру можно?“ В эту минуту я слышу телефонный звонок. Я бегу, перескакиваю через тахту и хватаю трубку. „Алло!.. Киру можно?“ – „Это я… Кира!“ – „Не Киру, а Шуру…“ Шура – наша домработница». * * * «Слово „грусть“ вызывает у меня тошноту. Всякий дрянной поэтишка, недалекий составитель романсов, глупый человечек стараются скрыть недостаток мыслей и чувств словом „грусть“». * * * «Секрет театральности Шекспира в том, что он своими метафорами, рассуждениями и мыслями не тормозит развития пьесы, а наоборот – ускоряет». * * * «На ночь приходили меня целовать папа и мама. Сначала целовал папа, и обязательно в лоб, потом мама – в щеки и губы. Мама целовала так, как будто прощалась надолго и не могла насмотреться». * * * «Я хочу, чтобы Валя была около меня и чтобы она любила меня. А если нет, то и не надо, можно и так». * * * «Презирал, любил, ненавидел, возмущался, восторгался; и это – в течение одного какого-нибудь дня, даже в течение часа». * * * «Иногда мне кажется, что я неспособен чувствовать. Всякое возникающее во мне чувство я стараюсь проанализировать, разобрать по винтикам, и оно делается каким-то мелочно – ничтожным». * * * «Им нравились фотографические карточки, где они совершенно не были похожи на себя. Эти карточки награждали их чертами, которых у них не было, и они начинали верить в них, воображать, что они действительно ими обладают». * * * «Я все время думаю о ней, а о чем она сейчас думает? Вдруг она сейчас с кем-нибудь танцует? Вдруг кто-нибудь обнимает сейчас ее? А? Нет, не может быть, она, наверно, с родителями». * * * «По-моему, я довольно мелкими шагами иду к славе. Но мне еще мало лет. Успеется». * * * «Женщина вспоминает дни, которые ушли. Она видит их перед собой такими, какими они были, с той разницей, что в хороших днях она опускает плохие мелочи, а в плохих днях – хорошие». |