Онлайн книга «Роман без вранья. Мой век, мои друзья и подруги»
|
– Я, папа, завтра не пойду в институт. – Почему? – Кончаю поэму. – Ну, как? Вытанцовывается? – Не знаю. Скоро тебе прочту. – Жду с нетерпением. Ну, пиши, пиши. Я оставлю Дуняше записку, чтобы тебя не будила. – Спасибо, папа. Спокойной ночи. И целую у него руку. А в детстве я любил засыпать, положив себе под голову эту большую ласковую руку, которая не дала мне ни одного шлепка. Весной меня не допустили к переходным экзаменам: три годовые двойки – по алгебре, по геометрии и по латыни. «Сел! Второгодник!» Огорчился я смертельно. Отец меня утешал: – Экой вздор! Ну, кончишь институт на год позже. Зато, мой друг, ты написал две поэмы и несколько десятков стихотворений. Из них, по-моему, три-четыре хороших. Но Дворянский институт мне окончить не довелось. Дела сложились так, что мы должны были осенью того же года уехать из Нижнего. Отец принял представительство на Пензу и Пензенскую губернию английского акционерного общества «Граммофон» («Пишущий Амур») с процентами от оборота, довольно значительного, так как общество давало широкий индивидуальный кредит на аппараты и пластинки. К средней школе у меня была лютая ненависть. – Я, папа, не имею ни малейшего желания сидеть лишний год за проклятой партой. – Что же делать, мой друг? – Буду заниматься летом, – ответил я. – А осенью в Пензе держать экзамен по всем предметам в следующий класс. – Недурная мысль. Но я думал, что мы поедем месяца на два в Швейцарию, – сказал отец. Он еще в декабре задумал этот променад. Из Москвы, Берлина и Женевы выписывал путеводители и читал их с превеликим увлечением. – Нет, папа, мне, к сожалению, не до путешествия. – Ну, тогда мы и не поедем. Я буду тебе подыскивать хорошего репетитора. Он снял пенсне. – По моим сведениям, в Пензе имеется частная гимназия некоего Пономарева. Вот, значит, и сыпь туда – полегче будут экзаменовать. Особенно воспитанника Дворянского института. Я этих Пономаревых, этих интеллигентов из поповского племени, немного знаю: на них гипнотически действуют ваши дурацкие фуражки с красными околышами и с геральдическими гербами. Отец оказался прав: экзаменовали меня кое-как, наспех – словно боялись, что я возьму да и срежусь. Даже по геометрии и по алгебре я получил пятерки. Моя фуражка с дворянским околышем да красный воротник мундира действительно зачаровали господина Пономарева. Начало занятий. Первый день. Я подавлен пономаревской гимназией: облупившиеся крашеные полы, как в небогатых кухнях; темные потолки с потрескавшейся штукатуркой; плохо вымытые оконные стекла. «Чтобы жизнь казалась потускней!» – говорю я себе. Ауборная!.. Зашел и выскочил. Защемило сердце. Вспомнилась институтская: зеркала, мрамор, писсуары, сверкающие январской белизной; горящая медь умывальников; мягкие махровые полотенца. Эх-хе-хе! Как только я появился в классе, ко мне подошел плотный гимназист на коротких ногах и с большой головой. – Сергей Громан, – представился он. У гимназиста были волосы ежиком и мыслящие глаза. Даже чересчур мыслящие. А рот этакий девический, капризный, с припухлыми, как у Лидочки Орнацкой, розовыми губками. – Хотите, Анатолий, сидеть со мной на парте? – Буду очень рад. – А теперь разрешите вас познакомить с товарищами по классу: Синебрюхов… Васильев… Петров… Никаноров… Коган… Я пожал тридцать шесть рук. Всклокоченный щетинистый «дядька» позвонил в колокол, давно не чищенный мелом. Мы вошли в класс. – Вот наша парта, – сказал Сережа Громан с гордой ноткой в голосе. Ух, в первом ряду! Все погибло. Теперь и не посочинять стихи во время геометрии, и не почитать из-под парты Александра Блока на латинском уроке. Блоком я бредил и наяву и во сне. Даже восьмилетняя сестренка вслед за мной истомно тянула с утра до вечера: Я послал тебе черную розу в бокале Золотого, как небо, аи… А за обедом она страстно убеждала отца, что Александр Блок «гениальней Пушкина», сказки которого уже прочла. Большая перемена. Мы с Громаном ходим под ручку по «обжорному залу». Так называется большая комната с ненатертым паркетом. В ней широкобедрая грудастая бабуся, с лицом, обсыпанным бородавками и бородавочками, торгует холодными пирожками, плюшками и бутербродами с вареной колбасой без горчицы. – А вы знаете, Анатолий, где я родился? – спрашивает Громан. – Где? – В тюрьме. В одной камере сидела мама, в другой папа. И складывает губки кокетливым бантиком. «Вот так бал!» – грустно думаю я. – А кто ваш отец теперь? – Теперь у него бюро. Я смотрю на своего нового друга искоса: чудное занятие! В молодости, значит, папочка с мамочкой людей грабили и резали, за что и угодили в тюрьму, а теперь они их по первому разряду хоронят. Им, вероятно, принадлежит Бюро похоронных процессий на Московской улице против аптеки Маркузона. Возвращаюсь домой с насупленными бровями и вытянувшимся носом. – Что с тобой, Толя? – Да вот, папа, новым другом обзавелся. Очень приятная семья! В недалеком прошлом его папочка и мамочка уголовные преступники. Сам он родился в тюрьме. – Любопытно! – Теперь они зарабатывают деньги на покойниках. – То есть? – Ты, наверно, заметил на Московской улице против аптеки большую черную вывеску Бюро похоронных процессий. Такими бодрыми золотыми буквами написано: ВЕЧНОСТЬ – Видел. – Их предприятие. Отец, улыбнувшись, закуривает толстую душистую папиросу: – Это тебе новый друг рассказал? Сам рассказал? – Конечно. Всю большую перемену мы с ним под ручку ходили. Пока меня не стошнило. Трупами, понимаешь ли, от него пахнет. – Пылкая поэтическая фантазия! Я сердито возражаю: – Ничего подобного! – Папочка, – хнычет сестра, – я ку-у-шать хочу. Отец звонит в колокольчик, чтобы Настя подавала. – У твоего нового друга, Толя, очень интересная биография. Тебе повезло как будущему писателю. – Безумно! – бурчу я. – Сплошное везенье! Как тебе в карты. Отец постоянно проигрывал. |