Книга Жестокое царство, страница 29 – Джин Филлипс

– Было? – переспрашивает Линкольн.

Она успела потерять нить разговора.

– Что?

– Разве у него больше нет имени? Разве, когда кто-то умирает, у него не остается имя?

– Я имела в виду «есть», – уточняет она. – Как, по-твоему, его зовут?

– Маршмэллоу, – говорит он.

Она крепче сжимает его руку.

Когда он играет со своими пластмассовыми футболистами, то заставляет квотербеков выкрикивать ободряющие возгласы: Играем энергично! Играем быстро! Разве мы делаем плохие блокировки? Нет! Хорошие блокировки? Да!

Исключительно милый ребенок. Его легко огорчить.

Линкольн снова останавливается и поворачивается, чтобы посмотреть на слона. А может, его внимание привлек мотылек или падающий лист.

– Линкольн, – наклонившись к его уху, шепчет она. – Нам надо идти. Нам нельзя смотреть на вещи, которые не имеют значения.

Вокруг так много пространства. Так много вероятных укрытий, которые невозможно обнаружить, пока кто-нибудь не выйдет оттуда с поднятым оружием. Она продолжает озираться по сторонам, понимая, что не в состоянии увидеть всё.

Если начать думать об этом – о том, как многого ей не видно, – становится трудно дышать.

Иди быстрее. Будь внимательна, но иди быстрее.

Слон остался уже в нескольких ярдах позади. Они подходят к ресторану с его павильоном и громкоговорителями. Заглушая все остальные звуки, гремит музыка, и Джоан догадывается, что на заборе висит еще один громкоговоритель. Все же она продолжает прижиматься к бамбуковой ограде и темной полоске травы, куда не доходит свет фонаря. Она тянет Линкольна за руку. Невмоготу оставаться здесь дольше. Мало того что ничего не видно, но из-за ревущей музыки – «Werewolves of London» – ничего не слышно.

Ресторан справа от нее, а павильон с соломенной крышей – прямо по ходу. Но между ней и этим зданием лежит освещенная площадка, где дети обычно бегают, падают и пьют сок из пакетиков. Здесь сходятся дорожки, ведущие к разным вольерам, и место это ужасно открытое. Если они вступят на эту площадку, то окажутся незащищенными и слышны будут лишь вой волков да грохот клавишных.

Из-за музыки у нее начинает стучать в голове.

Она решает, что они дойдут до вольера с черепахами, где над бетонной дорожкой раскинулось огромное дерево, и пересекут бетонную площадку под тенью этого дерева. Приняв это решение, она сосредоточивается на нем. Пригнувшись к забору, они медленно продвигаются вперед, и ее отвлекает только то, что вой в громкоговорителях на несколько секунд затихает, а потом начинается следующая песня.

В этот момент тишины она слышит крик младенца. Сначала она думает, что это обезьяна, но потом дыхание как будто захлебывается, и она понимает: это не животное. Плач яростный, клокочущий, и он близко. Настолько близко, что она вспоминает, как лежит в постели, в доме предрассветная тишина, кроватка Линкольна в соседней комнате, в десяти футах от нее; вспоминает, как просыпалась в долю секунды, стоило ему пискнуть, опускала ноги на пол, толком не успев разлепить глаза.

Джоан резко поворачивает голову к скамейке, стоящей в десяти футах от них – с нее удобно наблюдать за слонами, – ожидая увидеть длинноволосую маму, успокаивающую ребенка, но скамейка пуста.

Затем музыка возобновляется, ритмы диско заглушают все остальное, и она почти убеждает себя, что придумала все это, что воображение сыграло с ней злую шутку. Но она уже знает. И ей не надо принимать какие-то новые решения. Подходя к скамейке, установленной в нише у забора, она всего лишь придерживается выбранного маршрута, и рядом нет ничего, кроме металлического мусорного бака.

Джоан медлит, ссутулившись и не выходя из тени. Никого нет. Здесь явно никого нет – ни ребенка, ни матери. Линкольн дергает ее за руку, но не потому, что хочет вырваться, а потому что испытывает нетерпение. Она чувствует, он наклоняется вперед, как бы поторапливая ее.

Здесь явно никого нет.

Но она притягивает Линкольна к себе, ставит его перед собой, и они двигаются вперед. Дойдя до мусорного бака, она кладет руки на прохладный, немного липкий металл крышки и рывком поднимает ее. Она знает, что именно там найдет, однако убеждает себя в том, что этого не случится. Да, подняв крышку, она видит кричащего ребенка.

Она едва слышит его из-за музыки, хотя видит, как двигаются его губы. Свет от луны тусклый, но его достаточно. Ребенок лежит на одеяльце, закрывающем почти весь мусор, примерно в футе от верха бака. Крошечный, мягкий, дрыгающий ножками младенец. Моисей в корзине.

Положив крышку бака на бетон, она наклоняется и пытается успокоить его, сама не слыша своего голоса. Протягивает руку к маленьким пальчикам. На голове пушок из темных волос. Значит, он не новорожденный, ему несколько месяцев. Малыш неплотно завернут во второе одеяло пастельных оттенков – зеленых, желтых или белых? – и сумел высвободиться. Джоан видит его боди, тоже пастельных оттенков, и толстенькие ляжки. Но больше всего она загипнотизирована его гневом – эти зажмуренные глаза, наморщенный лоб и широко разинутый рот, который при всем желании не может соперничать с громкоговорителями.

Та женщина – или какая-то другая – оставила ребенка в помойке. В помойке!

Это уму непостижимо!

Линкольн тянет ее за руку и что-то говорит. Она не имеет понятия, что именно, а потому наклоняется ближе к нему:

– Скажи мне на ухо.

– Что это, мама? – кричит он, но она по-прежнему едва слышит его.

До нее доходит, что ему не видно. Ему не дотянуться до края мусорного бака, и он не слышит ничего, кроме музыки. Она стоит оцепенев.

– Ничего, – отвечает она, сама не понимая, зачем лжет ему.

– Тогда на что ты смотришь?

Она выпрямляется, глядя на ребенка. Потом замечает, что руки ее сами тянутся к баку. Она отступает назад.

– Мне показалось, я что-то услышала, – говорит она.

Должно быть, мать ребенка запаниковала. Может быть, она увидела приближающихся преступников, или просто ослабла, или смалодушничала. Не сумела успокоить ребенка и сдалась. Спасла себя. Вероятно, спряталась в каком-то укромном месте, оставив ребенка среди пустых банок из-под содовой и оберток от гамбургеров. Джоан ненавидит ее всеми силами души. Ее руки вновь нависают над мусорным баком, но почему она не дотрагивается до ребенка?

Линкольн тянет ее за юбку.

Джоан не в силах оторвать взгляд от ребенка. Если побороть в себе первую реакцию на мусорный бак, то не такое уж это ужасное укрытие. Если примириться с фактом, что женщина буквально выбросила ребенка, это замечательное место. Рядом с громкоговорителями ребенок – интересно, это девочка или мальчик? – может кричать, сколько ему вздумается, и никто не услышит. А кричать он, разумеется, будет, потому что он один, ему страшно, и, наверное, он голоден, и рядом нет теплого маминого тела. Младенцы чувствительны к запахам, а здесь незнакомый мерзкий запах гниения. Однако звук плача заглушается, к тому же мусорный бак – некое грубое подобие колыбели, обнесенной стенами, из которой ребенок не может выбраться.