Онлайн книга «Ахматова и Цветаева»
|
Гейне всегда покроет всякое событие моей жизни, и не потому что я… (событие, жизнь) слабы: он – силен! * * * Столкнуться – и, не извинившись, разойтись – какая грубость в этом жесте! Вспоминаю Гейне, который, приехав в Париж, нарочно старался, чтобы его толкнули – чтобы только услышать извинение. * * * В Гейне Германия и Романия соцарствуют. Только одного такого еще знаю – иной строй, иная тема души, иной масштабно в двуродинности своей Гейне – равного: Ромена Роллана. Но Ромен Роллан, по слухам, галло-германец, Гейне – как все знают – еврей. И чудо объяснимо. Я бы хотела необъяснимого (настоящего) чуда: француз целиком и любит (чует) Германию, как германец, германец целиком и любит (чует) Францию, как француз. Я не о стилизациях говорю – легки, скучны о пробитых тупиках и раздвинутых границах рождения и крови. Об органическом (национальном) творении, не связанном с зоологией. Словом, чтобы галл создал новую Песнь о Нибелунгах, а германец – новую песнь о Роланде. Это не «может» быть, это должно быть. * * * Die blinde Mathilde [97] – воспоминание детства. Во Фрейбурге, в пансионе, к нам каждое воскресенье приходила женщина – die blinde Mathilde. Она ходила в синем сатиновом платье – лет сорок пять – полузакрытые голубые глаза – желтое лицо. Каждая девочка, по очереди, должна была писать ей письма и наклеивать, на свои деньги, марки. Когда письма кончались, она в благодарность садилась за рояль и пела. Немецким девочкам: «Ich kenn ein Kätzlein wunderschön» [98]. Нам с Асей: «Der rothe Sarafan» [99]. * * * Теперь вопрос: кому blinde Mathilde столько писала? Ответивший на вопрос напишет роман. * * * Как я любила – с тоской любила! до безумия любила! – Шварцвальд. Золотистые долины, гулкие, грозно-уютные леса – не говорю уже о деревне, с надписями, на харчевенных щитах: «Zum Adler», «Zum Löwen» [100] (Если бы у меня была харчевня, я бы ее назвала: «Zum Kukuck» [101]). * * * Никогда не забуду голоса, каким хозяин маленького Gasthaus «Zum Engel» [102] в маленьком Шварцвальде, указывая на единственный в зале портрет императора Наполеона, восклицал: – Das war ein Kerl! [103] И после явствующей полное удовлетворение паузы: – Der hat’s der Welt auf die Wand gemahlt, was wollen heisst! [104] После Эккермана могу читать только «Mémorial de Sainte-Héléne» Ласказа – и если я кому-нибудь завидовала в жизни – то только Эккерману и Ласказу. * * * Странно. Здесь апогей счастья, там апогей несчастья, и от обеих книг одинаковая грусть – точно Гёте был тоже сослан в Веймар! * * * О, Наполеон уже для Гёте (1829 г.) был легендой! О, Наполеон уже для Наполеона (1815 г.) был легендой! * * * Гёте, умиляющийся над вывернутым наизнанку зеленым мундиром Наполеона. * * * В Гёте мне мешает «Farbenlehre» [105], в Наполеоне – все его походы. (Ревность) * * * Иду недавно по Кузнецкому и вдруг, на вывеске: «Farbenlehre». Я обмерла. Подхожу ближе: «Fabergé» [106]. * * * Во мне много душ. Но главная моя душа – германская. Во мне много рек, но главная моя река – Рейн. Вид готических букв сразу ставит меня на башню: на самый высший зубец! (Не буквы, а зубцы. Zacken [107] – какое великолепие!). В германском гимне я растворяюсь. Lieb Vaterland, magst ruhig sein [108]. Вы только прислушайтесь к этому magst, – точно лев – львенку! Ведь это сам Рейн говорит: Vater Rhein [109]! Как же тут не быть спокойным?! * * * Когда меня спрашивают: кто ваш любимый поэт, я захлебываюсь, потом сразу выбрасываю десяток германских имен. Мне, чтобы ответить сразу, надо десять ртов, чтобы хором, единовременно. Местничество поэтов в сердцах куда жесточе придворного. Каждый хочет быть первым, потому что есть первый, каждый хочет быть единым, потому что нет второго. Гейне ревнует меня к Платену, Платен к Гёльдерлину, Гёльдерлин к Гёте, только Гёте ни к кому не ревнует: Бог! * * * – Что вы любите в Германии? – Гёте и Рейн. – Ну, а современную Германию? – Страстно. – Как, несмотря на… – Не только не смотря – не видя! – Вы слепы? – Зряча. – Вы глухи? – Абсолютный слух. – Что же вы видите? – Гётевский лоб над тысячелетьями. – Что же вы слышите? – Рокот Рейна сквозь тысячелетия. – Но это вы о прошлом! – О будущем! * * * Гёте и Рейн еще не свершились. Точнее сказать не могу. * * * Франция для меня легка, Россия – тяжела. Германия – по мне. Германия-древо, дуб, heilige Eiche [110] (Гёте! Зевес!). Германия – точная оболочка моего духа, Германия – моя плоть: ее реки (Ströme!) – мои руки, ее рощи (Heine!) – мои волосы, она вся моя, и я вся – ее! |