Онлайн книга «Ахматова и Цветаева»
|
Экзаменуя себя строго: письмо вольное, но не фамильярное. Мне даже унизительно писать это слово. И вот, на другой день, в воскресенье, – звонок по телефону. – Мне нужно такую-то. – Я. – Говорит Волконский. Вы ко мне писали. Я ничего не понял из Вашего письма. Что Вам от меня нужно? – Не поняли почерка или содержания? – Содержания. – Я просила Вас дать мне некоторые сведения о старинной Англии. – Я старый человек и считаю такие шутки неуместными. («Я пишу слово К<нязь> и в восторге»). Это наглость! – Вы меня не поняли. – И как старый человек считаю долгом сказать Вам, что незнакомым людям не пишут. Это невоспитанность. – Я очень жалею, что… – Я был в Англии 25 лет назад, три дня. Какая наглость! – Если Вы так сердитесь, то лучше давайте прекратим разговор. – Я не сержусь, но должен Вам сказать, что это нахальство. И советую Вам в другой раз так не шутить, п<отому> ч<то> такие шутки могут очень плохо кончиться. – Это неслыханно! – Мне остается только пожалеть, что Вы меня не поняли. Опускаю трубку. Все время говорила нежнейшим голосом, очень спокойно. Он лаял. На глазах слезы и чувство, что посреди лица – плевок. * * * В течение недели я всем рассказывала эту историю. Защищали меня: Мчеделов, его собственная племянница Сонечка Голлидэй. У него на все была одна реплика: «Она издевалась». М<чеде>лов после разговора с ним сказал: «Дурак». А Бальмонт, к<оторо>му я рассказала всю эту историю, спокойно сказал: «Так говорить с женщиной? Это орангутанг». Но что бы ни говорили все мои друзья, у меня все-таки – когда я вспоминаю этот разговор – чувство, что я незаслуженно и безвозвратно оплевана. * * * Страстной Четверг: «– Ах, Аля, – грустно! – Повеситься? – Нет, Марина. (Пауза). Повеситься – на Жизнь!» * * * (На улице): – «Марина! Эта женщина думает только о роскошестве. Она беззаботна. Она бессмысленна». * * * Бальмонт и солдаты у автомобиля. Б<альмон>т ночью проходит по какому-то из арбатских переулков. Сломанный автомобиль. Вокруг – трое солдат. – Повинуясь какому-то внутреннему голосу, перехожу было на другую сторону, но в последнюю минуту – конечно – остаюсь. И в ту же секунду один из них: «Эй, поп!» Тогда я подхожу к ним вплоть. – «Я действительно священник и скажу вам следующее: – ты (указывая на одного) скоро умрешь от сыпного тифа, тебя (указываю на другого) – повесят, а ты уцелеешь, тебе ничего не будет». – Почему же Вы пощадили третьего? – Чтобы он помешал двум первым разорвать меня. (Все это с бальмонтовской четкостью, быстротой, экспрессией). * * * Разговор с В. Алексеевым: Я: – «Володечка, Вы читали эти надписи: «Митинг Искусств». Он, спокойно: – «Да, это нечто вроде «Кадрили литературы». (Бесы). Аля: – «Марина! Мне кажется, когда мы говорим, люди нас не понимают, – как зверей». * * * Страстная суббота: Аля, глядя на освещенную церковь Бориса и Глеба: «Марина! Тайная радость церквей». * * * – «Марина! Я хочу играть в театре не для того, чтобы на меня смотрел народ, а для того, чтобы увидать себя в чуждом». * * * Диалог: Я: «Ах, Аля, как я хотела бы сейчас фунт масла!» Аля: «Ах, Марина, как я бы хотела сейчас, чтобы была хорошая погода!» – «Марина! Я не люблю слово „фраза“, это вроде „актриса“!» * * * – «Марина! Мне кажется, что я должна это держать шелковыми руками!» (Держа в руках Лермонтова). * * * «Я не терплю – счастья!» * * * – «Как мне горько, что я дитя! Мне почему-то жалко и чуть-чуть восторженно. Но я бы ничего не хотела, кроме детства. Я не хочу 11-ти и 12-ти лет». * * * Глядя в окно. Чудная погода. Солнце. – «Хорошо в такую погоду быть нищим». «Марина! Как Вы думаете, что такое храбрость?» Когда человек боится и все-таки идет. «Значит: темная ночь со звездами». * * * Целуя луч: – «Луч наконец получил то, за чем лился в комнату». * * * Вчера я видела Стеньку Разина на Лобном месте. Впечатление случайной талантливости (так рука пошла) – как кустарные игрушки в детские рисунки. Лицо хитрое, узкое, ярко блещущие черные глаза. По обеим сторонам – болваны: огромные каторжные головы, вырастающие из дерева: там три, здесь четыре. Ватага. По левую сторону от Разина – в ногах – персияночка: балерина из кордебалета с огромным декольте и юбочкой до колен. Похоже еще на сахарную куклу. Между фигурами Разина и персияночки никакой связи, ни внешней, ни внутренней. * * * 21-го апреля, день Егория Храброго. – «Марина! Мне кажется, что на дне каждого колодца непременно должно быть что-нибудь синее». * * * На могиле у Стаховича: Аля, восторженно: – «Мама! что я нашла! Оно не целое, – только кусочек, но все равно я положу его на могилу!» В руках – яичная скорлупа. Сама того не зная, повторяет какой-то древний обряд, когда на могилу приносили яйца. * * * <Лето 1919> Я стала писать пьесы – это пришло как неизбежность, – просто голос перерос стихи, слишком много воздуху в груди стало для флейты… Пишу, действительно, себя не щадя, не помня. <Май 1920> Перечитываю сейчас «Quatre-vingt-treize» [138]. Великолепно. Утомительно. Сплошное напряжение. Титаническое, как весь Hugo. Это перо стихии выбрали глашатаем. Сплошные вершины. Каждая строка – формула. Все мироздание. Все законы – божеские и человеческие. Безошибочность утомляет. Есть тончайшие разницы: Он думал, что он непогрешим, Он был – только безошибочен. Из каждой страницы бы вышла книга. Пристрастие к очертанию (архитектурность, может быть). Да. – Нет. – Черное. – Белое. – Добродетель. – Порок. – Моряк. – Воин. – Девушка. – Старик. – Дитя. – Роялист. – Республиканец. Великолепие общих мест. Мир точно только что создан. Каждый грех – первый. Роза всегда благоухает. Нищий – совсем нищий. Девушка – всегда невинна. Старик – всегда мудр. В кабаке – всегда пьянствуют. Собака не может не умереть на могиле хозяина. |