Книга Суворов и Кутузов, страница 39 – Леонтий Раковский

Суворов тотчас же подал рапорт о болезни. Действительно, его вновь стала трепать старая лихорадка, которая пристала к нему еще в Негоештах.

И Суворов уехал в Букарест. В Букаресте он пробыл полдня, а ночью отправился в Браилов к Румянцеву.

Главнокомандующий ласково встретил победителя, но отпустил ему несколько «купоросных пилюль», как любил выражаться Суворов. Румянцев корил Суворова за то, что он действовал независимо от Каменского.

– Но, ваше сиятельство, посудите сами, разве можно согласованно действовать с таким упрямцем? – возражал Суворов.

– Хороши вы были оба при Козлуджи. Оба упрямы как козлы! – улыбнулся Румянцев нечаянно подвернувшемуся каламбуру.

– Может быть, я и упрям, но мое упрямство принесло России победу, – запальчиво ответил Суворов. – А вот Каменский из упрямства стоит на месте. Разве после такой победы можно стоять? Не только день, а даже час промедления смерти подобен!

– В его положении не дни и часы, но каждый момент дорог, – согласился Румянцев.

Вспоминая сейчас все это, Суворов подумал:

«Разумеется, Каменский и все мои завистники будут кричать: «Суворов не тактик! Суворов не по правилам!» И пусть кричат! Да, да. Я – не по-прусскому! Я – по-русскому! Бил и буду бить врага».

– По-своему! – громко сказал Суворов и заходил из угла в угол.

– Кликали меня, ваше превосходительство? – просунул в дверь лохматую голову казак-вестовой.

– Нет, ничего. Отдыхай, братец! – ответил Суворов, продолжая ходить по сеням.

В просторной хате Трохима Зинченки со вчерашнего вечера стоял переполох: бабы подновляли пол, белили стены, мыли столы и лавки, а Трохим перетаскивал к брату, жившему по соседству, макитры, кожухи, свитки, прялки и прочее добро.

Все село знало эту новость: у Трохима будет жить сам генерал из дивизии, которая уже не первый год располагалась лагерем на поле.

Хата Трохима стояла на краю села, в садочке. Если бы в ней поместился какой-нибудь аудитор или поручик, не было бы никакого дива. Но в хате простого селянина собирался жить не лишь бы кто, а генерал, и это всех очень удивляло. Тем более что в трех верстах от села находилось панское имение с большим домом, где всегда и жил прежний командир дивизии.

Все помнили высокого широкоплечего генерала, который, в орденах, напудренный и важный, как следует быть барину, генералу, проезжал иногда через село на тройке. Хотя он жил не у себя в имении, но и тут остался помещиком: в его руках было тысяч десять подневольных солдатских душ. Он распоряжался ими как хотел, отдавал солдат на работу к окрестным помещикам: у одного строили стодолы, ^[48] у другого – всю усадьбу. Не один батальон косил у панов хлеба и сено.

И за все лето генерал только раз или два устраивал ученья в поле, чтобы за косой, топором да граблями мушкатер не забыл, как ходить ровно по линейке, а гусар не разучился ездить верхом.

А в этом году прислали нового генерала. Все поле забелело палатками. Новый генерал не отпустил на сторону на работы ни одного солдата: косили сено только для своих лошадей и убирали хлеб только свой, купленный у помещиков на корню для дивизии. Большею же частью занимались военным делом, – то учились стрелять, то уходили куда-нибудь, чуть ли не под Харьков, в поход.

Иногда утром пастухи, гнавшие скот, видели, что лагерь опустел за ночь, что в нем остались одни часовые. А через несколько дней с другого конца села с песнями и барабанным боем возвращались домой полки.

А впереди войск, на коне, ехал такой же запыленный и черный от загара, с таким же обветренным лицом и шелушившейся на носу кожей, как у всех его мушкатеров, егерей и гусар, этот генерал.

Он ни в чем не походил на тех генералов, которых привыкло видеть село.

Генерал должен быть толст, чванлив и важен. А этот, худенький и неказистый, приветлив и прост.

Генерал должен быть всегда в красивом мундире, чтоб блестели пуговицы, галуны, ордена. А этот одет в полотняные штаны и куртку, как дьячок, когда работает в поле. Одним словом, если бы не знать, кто это, никому и в голову не пришло бы, что это генерал.

– Може, вин и добрый вояка, але якый же з нього генерал! – высказал кузнец общее мнение всех селян, когда они впервые увидали генерала в церкви у обедни.

Но все-таки как он странно ни одевался, как ни держал себя просто со всеми – разговаривал у церкви с ребятами, сам подал полушку убогим, но был он командиром – шутка ли сказать! – целой дивизии.

И все село завидовало Трохиму, что ему вдруг привалило такое счастье.

У Трохимова плетня толпились любопытные бабы и ребятишки – смотрели, что будет дальше, ждали. Бабы стояли у самого перелаза, а ребятам из-за них ничего не было видно. Большие вешались на плетень, меньшие поглядывали в щели.

К хате подъехала солдатская повозка, запряженная худой лошаденкой. В повозке сидели ямщик в рыжей шапке с желтым медным орлом и молодой толстоносый парень – нос у него как добрая груша. Толстоносый парень был, по всей видимости, генеральский денщик.

Никого уже не удивляло то, что у нового генерала всего-навсего один человек, – у этого генерала все было по-иному. Денщик стал вносить в хату генеральские вещи. Но и вещей было мало.

Сначала он порадовал всех – достал из узелка и встряхнул настоящий, как надо быть, темно-зеленого сукна, с золотом и орденами, генеральский мундир.

Бабы так и ахнули:

– Дывиться, дывиться, ось яке!

Денщик понес мундир в хату, где мать и дочь Зинченки уже стлали полавники, вешали на иконы чистые, вышитые петухами длинные ручники, шест, протянутый над кроватью, покрывали рядном.

Кроме мундира и таких же штанов и золотого шарфа с темпляком, еще были новые ботфорты со шпорами.

Проходивший мимо хаты гончар издалека оценил их:

– Справни. Мабуть, карбованци два коштують!

Но остальное все – пустяки: книги в желтых телячьих переплетах, небольшая подушка в ситцевой наволочке, синий плащ, шпага и ломаный подсвечник.

Не на что смотреть! На дне повозки ничего не было.

Солдат поехал назад к лагерю, а толстоносый неразговорчивый денщик, кликнув на помощь хозяина, стал зачем-то разбивать в саду, возле дома, палатку.

– Це що, тут будэ стояты варта? Генерала вартуваты? – полюбопытствовал Зинченко.

– Нет, – буркнул Прохор.

– Сами будэтэ спаты? Та хиба ж в хати мисця мало?