Онлайн книга «Механизмы радости»
|
– Научись смотреть мимо них, – посоветовала жена, – или насквозь. – Она задумалась. – Хочешь, покажу? – Показывай. Я открыл дверь лифта. Мы прошли через вестибюль отеля «Ройял хайберниен» и сощурились в прокопченную ночь. – Святые угодники, помогайте, – пробормотал я. – Вот они, подняли головы, сверкают глазами. Чуют запах печеного яблока. – Догонишь меня у книжного через две минуты, – сказала жена. – Гляди! – Постой! – крикнул я, но было уже поздно. Жена сбежала по ступенькам. Я смотрел, расплющив нос о стеклянную дверь. Нищие на углу, напротив, возле отеля, подались телами к моей жене. Глаза их горели. Жена спокойно взглянула на них. Нищие медлили, переминаясь с ноги на ногу. Потом их кости застыли. Губы обмякли. Глаза погасли. Сердца упали. Было ветрено. Перестук жениных каблучков – цок-цок, словно маленький барабанчик, – затих в проулке. Из подвала слышались музыка и смех. Я по-думал: сбежать вниз, принять глоточек для храбрости? К дьяволу! Я распахнул дверь. Эффект был такой, словно кто-то ударил в монгольский бронзовый гонг. Улица на миг затаила дыхание. Потом зашуршали подметки, высекая искры из мостовой. Нищие бежали ко мне, из-под подбитых ботинок сыпались светлячки. Протянутые руки дрожали. Рты раскрывались в улыбке, словно старые пианино. Дальше по улице, у книжного, ждала жена. Она стояла спиной ко мне, но третьим затылочным глазом, наверное, видела: аборигены приветствуют Колумба, братцы-белки встречают святого Франциска, который принес им орехов. На какое-то жуткое мгновение я ощутил себя Папой на балконе Святого Петра, над морем страждущих душ. Я не прошел и половины ступеней, как женщина бросилась ко мне, тыча в лицо кулек. – Взгляните на бедного крошку! – возопила она. Я взглянул на младенца. Младенец глядел на меня. Боже милостивый, мерещится – или маленький пройдоха действительно мне подмигнул? Нет, я схожу с ума; глаза у младенца закрыты. Она накачивает его пивом, прежде чем выйти на промысел. Мои руки, мои деньги поплыли среди нищих. – Благодарствуем! – Бедный крошка не забудет вашу доброту, сэр! – Ах, нас осталось совсем мало! Я протолкался сквозь них и побежал не останавливаясь. Разбитый наголову, я мог бы плестись теперь всю дорогу, но нет, я удирал. Любопытно, ребенок все-таки настоящий? Не бутафория? Нет, я частенько слышал, как он плачет. Черт бы ее подрал, она щиплет его всякий раз, как Большая Жратва, штат Айова, появится из дверей. Циник – ругал я себя, и отвечал себе: нет, трус. Жена, не оборачиваясь, увидела мое отражение в витрине и кивнула. Я стоял, силясь отдышаться, и разглядывал свою физиономию: сияющие глаза, восторженный, беспомощный рот. – Ладно, – вздохнул я. – Так мне удается сохранить лицо. – Мне нравится, как ты его сохраняешь. – Она взяла меня под руку. – Хотела б я быть такой же. Я оглянулся. Кто-то из нищих уходил в темноту с моим шиллингом. – Нас осталось совсем мало, – повторил я вслух. – Что он имел в виду? – «Нас осталось совсем мало»? – Жена уставилась в темноту. – Он так и сказал? – Поневоле задумаешься. Кого «нас»? И где осталось? Улица опустела. Пошел дождь. – Ладно. Идем, покажу тебе еще большую загадку, человека, который рождает во мне странный неукротимый гнев, потом – блаженный покой. Разгадай его, и ты разгадаешь всех нищих на свете. – На мост О’Коннела? – спросила жена. – Туда, – отвечал я. И мы пошли в мягкую мглистую морось. На полпути к мосту, когда мы разглядывали тонкий ирландский хрусталь в витрине, женщина в серой шали схватила меня за локоть. – Умирает! – рыдала нищенка. – Моя бедная сестра умирает! Доктора говорят – рак, месяц осталось жить! А у меня детки плачут от голода! Господи, если б вы дали хоть пенни! Рука жены на моем локте напряглась. Я глядел на женщину и, как всегда, рвался на части. Одна половина говорила: «Она просит такую малость!», другая возражала: «Умная, знает, что надо просить меньше, получишь гораздо больше!» Я ненавидел себя за эту раздвоенность. Я задохнулся: – Ведь вы… – Что я, сэр? Я думал: ведь ты только что совала мне в нос младенца, в квартале отсюда, возле гостиницы! – Я болею! – Она держалась в тени. – Я болею от слез! Ты бросила ребенка в подворотне, думал я, сменила зеленую шаль на серую и кинулась нам наперерез. – Рак… – На ее звоннице был лишь один колокол, но она умела в него ударить. – Рак… Жена перебила: – Простите, не вы подходили к нам возле гостиницы? Мы с нищенкой разом задохнулись. Так нельзя! Это не принято! Лицо ее собралось складками. Я вгляделся внимательнее. Господи, это другое лицо! Я поневоле восхитился. Она знает, чувствует, что знают и чувствуют актеры: когда ты вопишь и нагло лезешь вперед, ты – один персонаж, когда съежишься и жалко отклячишь губы – другой. Женщина, конечно, одна, но вот роль? Явно нет. Она нанесла мне последний удар ниже пояса. – Рак… Произошла короткая схватка, разрыв с одной женщиной и движение к другой. Жена отпустила мою руку, попрошайка схватила монету. Словно на роликовых коньках, она унеслась за угол, всхлипывая от счастья. – Господи! – Я в священном восторге смотрел ей вслед. – Наверняка изучала Станиславского. Он где-то пишет, что довольно сощурить глаз и сдвинуть рот набок, чтобы стать другим человеком. Интересно, у нее хватит духу снова караулить нас у гостиницы? – Интересно, – сказала жена, – перестанет мой муж восхищаться этой комедией? Пора отнестись критически. – А что, если она говорила правду? Если она уже выплакала все слезы и ей остается только играть, чтоб заработать на жизнь? Что, если так? – Не может это быть правдой, – возразила жена. – Не верю. Но одинокий колокол по-прежнему гудел в закопченном небе. – Ладно, – сказала жена. – К мосту О’Коннела сюда, верно? – Верно. Дождь моросил. Полагаю, угол за нами еще долго оставался пустым. Вот и серый каменный мост, носящий славное имя О’Коннела [3], вот катит холодные серые волны река Лиффи, и даже за квартал различается слабое пение. Внезапно мне вспомнился декабрь. |