Книга Девочка и мальчик, страница 34 – Мортен Браск

– Трудно судить, насколько это серьезно, – говорит врач, – но это может быть сердечный приступ, поэтому ради ее безопасности я пришлю машину скорой помощи. Врачи будут у вас в пределах двадцати минут, а вы пока должны следить за тем, чтобы она не засыпала и все время дышала.

Майя лежит, закрыв лицо согнутой в локте рукой.

– Дежурный сказал, что высылает скорую, – говорю я.

Она ничего не отвечает.

– Тебе лучше что-то надеть.

Я приношу ей трусы и брюки из ванной и начинаю ее одевать.

– Нет, не могу, – говорит она.

– Но скорая вот-вот приедет.

– Мне жарко.

Звук сирены. На отдаленных улицах, потом все громче, громче, потом маячки, и на практически пустую Годтхобсвай въезжает машина скорой помощи. Она переезжает площадь, но не останавливается возле виллы. Наверное, у них не тот номер дома.

Я сбегаю вниз по лестнице и выскакиваю на улицу, но к тому моменту, как я спустился, они уже обнаружили, что проехали слишком далеко, и как раз сдают задним ходом.

Они выключают сирену. Проклюнувшиеся ростки на деревьях такие нежные и зеленые.

Я подхожу к врачам скорой. На них толстые желто-синие куртки, в такую теплынь странно их видеть в этих куртках. У одного из врачей в руке чемоданчик.

– Это вы звонили? – спрашивает он.

– Да.

– Кому плохо, вашей подруге?

– Да.

– В каком она сейчас состоянии?

– Жалуется на постоянные проколы в груди.

– Вы можете описать, как все началось?

Мы идем ко входу в дом. Я рассказываю, как мы дошли до железнодорожной станции, как потом Майе стало хуже, как она потеряла сознание, высказываю предположение, что к этому, вполне возможно, могла привести слишком тугая перетяжка груди в больнице.

Мы поднимаемся по лестнице.

– Зачем ей перетягивали грудь? – спрашивает врач скорой.

– У нас умерли дети, мы похоронили их вчера, – говорю я.

Врач застывает на лестничной площадке.

– Мне очень жаль, – говорит он.

– Спасибо.

– Да, мне… я очень вам сочувствую.

Майя все еще лежит неодетая на диване. Я сознаю, какое впечатление производит ее нагота. Она необузданна и навязчива. Второй врач заходит в квартиру, протискивается мимо меня.

Я отступаю в сторону. Они не обращают ни малейшего внимания на наготу Майи. Один из них светит ей в зрачки фонариком, просит ее назвать дату рождения, как называлась ее первая школа, как звали первого домашнего питомца. Второй открывает чемоданчик, в котором полно приборов. Крепит электроды на груди Майи и считывает показания на мониторе в крышке чемоданчика.

– У вас аритмия, – говорит он. – Но сердечного приступа нет.

– Ужасно колет, – говорит она.

– Организм переживает шок, – отвечает врач, – и ощущения могут быть самые неприятные, но это не опасно. Ваш молодой человек только что рассказал мне о вашем горе, и очень вероятно, что ваше тело реагирует таким образом на кошмар, через который вам пришлось пройти.

– У меня не прекращаются проколы в груди, – повторяет Майя.

– Это из-за того, что сердцебиение очень быстрое, как сейчас, это адреналин. Ничего серьезного.

– Я боюсь умереть.

– Я вас хорошо понимаю, – соглашается врач скорой. – У нас есть кто-то на очереди? – спрашивает он своего коллегу.

– Сейчас никого.

– Давай возьмем их.

– Давай.

Он поворачивается к нам.

– Все, что мы можем для вас сделать, – это отвезти вас в Королевскую больницу, в отделение психологических травм, – говорит он. – Может быть, вам есть смысл пообщаться там с кем-то из специалистов.

33

Сотрудник больницы, занимающийся транспортировкой больных, подкатывает инвалидную коляску к стойке администрации и ставит колеса на тормоз. Темноволосый, с рябым лицом, на бейджике восточноевропейское имя. Он ни о чем нас не спрашивает, не произносит ни слова. Только кивает и показывает рукой на коляску.

– Вы, наверное, ошиблись, – говорю я.

Парень не уходит, показывая на Майю, потом на сиденье.

– У нее ничего не сломано, – говорю я.

Он снова показывает на Майю.

– Мне сесть? – спрашивает она.

Он повторяет свой жест.

– Она без труда может ходить, – объясняю я.

– Ладно, я сяду, – говорит Майя.

Парень помогает ей устроиться на сиденье. Коляска оборудована ремнем безопасности, он вытягивает его из крепления и начинает пристегивать Майю. Мне совсем не кажется нормальным то, что он делает, я уверен, что он перепутал пациентов, но на его лице ни тени сомнений.

Он сопровождает нас по коридору к лифту. Я не знал, что здесь есть лифт. Он меньшего размера, не такой, как те, в которые помещаются больничная кровать и несколько человек. Этот лифт у^´же, потолок в нем ниже, и в нем почти совсем темно. Мне приходится почти прижаться к нашему провожатому, чтобы мы все поместились. Пол грязный, стены лифта и пол покрыты жирным налетом. Странное впечатление производит этот загаженный лифт в больнице. Я бросаю косые взгляды на парня, его лицо не выражает никаких эмоций и напоминает мне лицо спящего. Он нажимает на нижнюю кнопку. Написанная краской цифра 2 стерлась и практически не видна.

Лифт опускается на самый нижний подвальный этаж. Останавливается с резким толчком, дверь отъезжает в сторону, и перед нами открывается пустой коридор. Тут внизу прохладно, температура заметно ниже по сравнению с жарой на улице. Парень выкатывает Майю из лифта и катит по коридору. Коридор широкий, тут могли бы разъехаться две машины. Пол блестящий, как будто его покрыли лаком. Стены выкрашены в цвет охры. Под потолком тянутся толстые и тонкие трубы, они проходят так близко к потолку, что практически срослись с ним, какие-то сворачивают и обрываются в стене, другие, наоборот, появляются.

Лампы в потолке установлены через каждые десять метров. На узкой нейтральной территории между двумя соседними лампами успевает сгуститься таинственный мрак, прежде чем свет следующей лампы заявляет о своих правах. Наш провожатый ведет нас дальше, не останавливаясь, мы все идем и идем по бесконечному коридору. Эхо наших шагов отражается от стен. По пути мы минуем перекрестки коридоров, где не горит свет.

Я представляю себе этажи над нами, эти тонны бетона, стали и стекла, сотни сотрудников, пациентов, лежащих в кроватях, и знакомых, пришедших их навестить, все эти операционные и приемные… Я начинаю испытывать страх, когда думаю об этих тоннах, о том, каких усилий стоит удерживать эту махину. На лице нашего спутника по-прежнему ничего нельзя прочесть, он идет вперед своей немного утиной походкой и сутулится.