Онлайн книга «Жар предательства»
Он поднял меня с шезлонга. Его ладони скользнули под мою футболку. Я привлекла его к себе. Пол уже был возбужден. Не разжимая объятий, мы дошли до кровати. Некоторое время спустя я, зубами впиваясь в его плечо, снова и снова достигала оргазма. А потом и он, застонав, задрожал в экстазе. После мы лежали в обнимку, потрясенные и, да, счастливые. – Наше приключение начинается, – промолвила я. – В синий час. Однако за окном спальни уже рассвело, светило солнце. – Синий час миновал, – заметила я. – До вечернего заката. – Начало дня всегда более загадочно, чем вечер. – Потому что не знаешь, что ждет впереди? – Ко времени заката большая часть дня уже прожита, – объяснила я. – На рассвете еще неведомо, что случится. – Наверно, поэтому на рассвете синева всегда более синяя. А на закате всегда более грустно. Закат знаменует наступление ночи, а значит, еще один день жизни клонится к своему завершению. Пол поцеловал меня в губы: – Как говорят ирландцы, «мы с тобой в полном согласии». – Откуда ты знаешь это выражение? – Друг один сказал, из Ирландии. – Что еще за друг из Ирландии? – Давно это было. – Женщина? – Может быть. – Может быть? То есть ты не уверен, что тебе это сказала некая женщина из Ирландии? – Ну хорошо, раз уж ты спросила, звали ее Шивон Парсонс. Она преподавала в Университетском колледже Дублина, неплохой художник. Год провела в университете Буффало. Не замужем. Чокнутая, как фонарь, говоря ее же словами – еще одно ее любимое выражение. Наша связь длилась, может быть, месяца три, не больше. И было это двенадцать лет назад, когда мы с тобой даже не подозревали о существовании друг друга. Пол так много утаивал о своей жизни до знакомства со мной, хранил ту свою жизнь за семью печатями: «Вход воспрещен». А я в глубине души ревновала мужа к его прошлому. Ревновала к женщинам, которые близко знали его до меня. Ни один мужчина не доставлял мне столь полного наслаждения, как он, и мне претило, что на свете есть другие женщины, которые испытывали то же, что и я, во время интимной близости с ним. Думая сейчас обо всем этом, я понимала, что веду себя нелепо. Глупо. Глупо. Глупо. Так же глупо, как и минувшей ночью, когда вышла на темную улицу. – Прости, – прошептала я. – Не извиняйся. Просто будь счастлива. – Я счастлива. – Рад это слышать, – сказал Пол, целуя меня. – Проголодался? – спросила я. – Умираю с голоду. – Я тоже. – Но в таком наряде вниз я не пойду. – А мир за окном манит. Неужели ты в самом деле думаешь, что кому-то есть дело до того, что ты одет, как местный? – Мне есть дело. – А мне – нет, – заявила я. – Надеюсь, мое мнение что-то да значит. – Значит. Но я все равно дождусь свою одежду. – По-моему, есть фильм, в котором один из героев произносит такие слова: «Пойдем со мной в касбу [39]?», да? – Шарль Буайе [40] говорит эту фразу Хеди Ламарр [41] в «Алжире» [42]. – Впечатляет, – сказала я. – Так пойдем со мной в касбу. – Здесь это называется не касба, а сук [43]. – В чем разница между касбой и суком? – Загадка, – ответил Пол. Глава 7
Сук в полдень. На синем небе ни облачка. Над головой – безжалостное солнце, заставлявшее подниматься ртутные столбики термометров до температуры в парилке. Но здесь внизу, в Эс-Сувейре, народ, толкавшийся вокруг нас, будто и не замечал немилосердной жары. Жары, столь жгучей, что земля, казалось, плавилась под ногами. Сук в полдень. Лабиринт улочек, заставленных торговыми палатками и магазинами, и потайных переулков, которые выводили на другие, еще более тесные улочки, где всевозможные торговцы навязывали свой товар. Народу уйма – яблоку негде упасть. От обилия разноцветья в глазах рябит. Вся улица – это ряды горок рыжих, бордовых, алых, пунцовых, каштановых, бурых и даже зеленовато-желтых специй, сформованных по подобию минаретообразных муравейников. Контраст им составляли аквамариновые, ультрамариновые, бирюзовые и лазурные изразцы с затейливым орнаментом, выставленные на продажу одним торговцем, который выложил из них на земле мозаику – поразительно, что этот керамический ковер все без труда обходили стороной. Красные куски мяса, истекающие кровью подвешенные ноги и жирные бочки́, вокруг которых кружили полчища алчных мух. Рулоны ткани ярких цветов – кирпичного, морской волны, охрового, белого, неоново-розового, лососевого. Лотки с изделиями из кожи всех оттенков хаки, коричневого и дубильного цветов, украшенной великолепным тиснением. А круговерть запахов, соблазнительных и не очень, настоящее испытание для обоняния. Зловоние нечистот смешивается с ароматом пряностей; едкий дух соленого моря перебивает благоухание цветов. И всюду, где бы мы ни проходили, у обочины дымится мятный чай. Добавьте к этому сумасшествие звукового сопровождения. Из динамиков вопит французская и марокканская поп-музыка. Орут разносчики. Торговцы зазывают нас криками: «Venez, venez! [44]». Как минимум с двух стратегически расположенных минаретов речитативом распевали наперебой два муэдзина – так по-арабски назывались, сообщил мне Пол, владельцы этих трубных голосов. Тарахтели мотоциклы и мотороллеры; их водители маниакально сигналили, подпрыгивая на выбоинах, коими была изрыта земля, объезжая лотки с манго и апельсинами, как на картине Ван Гога, и овощные прилавки с красными помидорами. Какой-то мужчина все пытался схватить меня за руку и затащить в угол базара, где высилась геометрическая скульптура с метр высотой, сложенная из кусков мыла разных цветов – слоновой кости, медного, карамельного, эбенового. |