Книга Дороги, которым нет конца, страница 19 – Чарльз Мартин

Она пыталась возражать, пыталась выглядеть строгой и суровой:

— Нет, Купер. Я не могу.

Я снова протянул сложенные купюры:

— Я заработал эти деньги на твоем голосе.

Она посмотрела на доллары.

— Мой голос уже давно никому не приносил денег.

Я засунул деньги в карман ее куртки. Она стояла со скрещенными на груди руками, высматривая транспорт, идущий на юг. Какое-то время мы оба молчали.

— Я хорошо повеселилась вчера, — наконец сказала она. — Или когда это там было, когда мы играли. Кажется, будто вчера.

— Я тоже.

Она посмотрела на горы.

— Я уже долго не чувствовала себя такой отдохнувшей.

Мой взгляд остановился на вершинах хребта Колледжиэйтс. Потом я посмотрел на часы, оставалось еще несколько минут.

— Горы имеют такое свойство.

Я много раз репетировал эту речь. Теперь, когда представился случай, я не мог подобрать вступление. Я хотел, чтобы Делия знала правду. Хотел исправить нашу историю. Но мне нужно было остановиться в шаге от полной правды. Ложная надежда еще хуже, чем ложная история.

Мой голос упал до хриплого шепота.

— Помнишь, когда мы только познакомились, я рассказал тебе, как моя мама подарила отцу гитару после того, как они поженились?

— Да.

— Я рассказал тебе, как вырос, играя на этой гитаре, а когда я уехал, то украл ее у отца.

Она кивнула.

— А помнишь, когда я приехал в Нэшвилл, то кто-то украл ее у меня?

Еще один кивок.

— Ты помнишь имя этой гитары?

Она порылась в памяти.

— Фрэнки? Арчи? Что-то с «и» на конце.

— Джимми.

— Точно.

— Сегодня утром ты видела, как я играл на D-28 с дырочкой под резонаторным отверстием. Ты еще сунула туда мизинец.

Она кивнула.

— Это Джимми.

Делия замешкалась. Кусочков головоломки было слишком много, а мы не приблизились к цели.

— Где дырочка?.. — Она замолчала.

— После пожара Сэм рассказывал две истории, помнишь?

Она едва заметно кивнула, вероятно, недоумевая, зачем нужно бередить старую рану.

— Что, если ни одна из них не была правдой?

— Это трудно доказать.

— Но что, если так?

Ответа не последовало.

— Что, если существует третья история? Правдивая.

— Тогда возникает простой вопрос, почему ты не любил меня так, чтобы сказать мне. Чтобы бороться за меня.

Я уже собирался открыть рот, когда за моим плечом появился автобус, и пронзительное шипение пневматических тормозов оборвало ниточку надежды, протянувшуюся в воздухе между нами. Иногда поднять вопрос о возможности существования правды бывает лучше, чем сказать правду. К тому же мое время истекло.

— Что, если я любил тебя недостаточно сильно, чтобы сказать тебе?

Автобус остановился, и дверь открылась. Водитель ждал.

Делия надела рюкзак на плечо и подняла «Макферсон». Тяжесть прошлого снова легла ей на плечи.

— Ты когда-нибудь думаешь о «Раймане» ^[36]?

Я поцеловал ее в щеку.

— Только когда я дышу.

Она задержала мою руку.

— Ты когда-нибудь думаешь о том, что могло быть? О нас?

— Больше, чем о «Раймане».

— Думаешь, у нас еще есть шанс?

— Думаю, до сих пор твоя жизнь была прелюдией. Лучшее еще ждет тебя впереди.

— Я уже давно перестала верить в себя.

— А я не перестал.

Она снова поцеловала меня, прижавшись к моим губам. Ее губы были теплыми, мягкими, влажными, призывными и дрожащими. Она отпрянула, чтобы посмотреть на меня, потом снова поцеловала, на этот раз держа мое лицо в ладонях. Наконец она повернулась к автобусу.

— Хочешь поехать? — спросила она. — Можешь остаться на неделю-другую. Считай это отпуском. Или можешь остаться навсегда.

Каждая унция моего тела хотела подняться в этот автобус. Заключить ее в объятия и не оглядываться назад.

Она заплакала. Чтобы она не смущалась в автобусе своих припухших от слез глаз, я вручил ей темные очки.

— Позвони мне, когда устроишься. Дай знать, как твои дела.

Она вздрогнула и обхватила себя за плечи. Потом собралась с духом и поднялась в салон. Когда водитель открыл багажное отделение внизу, я отдал ему билет и сунул в багаж ее рюкзак вместе с гитарой. При этом я раскрыл боковую молнию и положил внутрь три блокнота. Мои лучшие вещи. Каждая написана с мыслью о ней, о ее голосе. По правде говоря, все песни, написанные мною за последние двадцать лет, я писал с мыслями о ней.

Водитель поднялся в кабину, дверь закрылась, и я остался на тротуаре, когда автобус отъехал. Вид ее уменьшавшегося лица, смотревшего через стекло, был еще одним источником боли. Эта боль была томительной. Но другая боль была горькой: прошло двадцать лет, а я так и не сказал ей правду.

Как бы мне ни хотелось побежать вслед за автобусом, колотить в дверь, кричать водителю, чтобы он остановился, я не мог заставить себя сказать ей те слова, которые она хотела услышать.

Я до сих пор слишком любил ее.

Я доехал до дома. Медленно и тихо. Я собирался открыть окна и двери, но остатки аромата Делии и «Коко Шанель» до сих пор витали в воздухе, так что я не стал ничего открывать и просто прошелся по комнатам, глубоко дыша. Мне не хотелось есть. Наконец я вошел в ее комнату, сел рядом с ее кроватью, откинул голову и закрыл глаза.

Эпизоды, пережитые мною за последние двадцать лет, стали возвращаться чаще, почти без предупреждения, и продолжались дольше. Сидя у кровати, я почувствовал приближение еще одного. Я быстро направился к ручью, снял рубашку и вошел в воду. С годами я обзавелся привычкой не снимать штаны, поскольку если дела обернутся плохо, то кто-нибудь выловит мое тело из воды за брючный ремень.

Дальнейшее происходит волнами. Сначала приходит холод. От него буквально перехватывает дыхание. Потом приходит боль, и мозг не знает, как интерпретировать ее, потому что он получает сигналы «вытащи меня отсюда» от каждого дюйма тела. Я стараюсь не обращать на это внимания. Третья стадия — нечто вроде вялого паралича, сопровождаемого странным ощущением колючего тепла. Через две-три минуты боль проходит, и вы больше не чувствуете тепло или холод. Вы просто оказываетесь в помещении с темными стенами и светом впереди. Когда стены начинают смыкаться, пора либо выбираться из воды, либо двигаться к свету.