Онлайн книга «Гулящие люди»
|
– Свети, парень! Сапоги и чедыги брал в руки, стучал толстым ногтем указательного пальца в подошву, ворчал в бороду: – Тонко… менять надо! Вернувшись, в горнице в углу купец умыл руки, Петруха дал ему рушник утереться. Сел на то же место в красный угол, сказал: – Мед наливай – мне и себе! Не стой, хозяин, сядь! На камкосиную розовую скатерть стола положил плашмя волосатые большие кисти рук. Хмуро глядел, как две стряпухи по очереди ставили на стол ендовы с медами, блины, икру и масло. Ковш за ковшом купец, не дожидаясь Петрухи, пил хмельной мед и бубнил сквозь зубы: – Лей и пей! Себя не забывай – день завалящий, не торговой – гулящий… После каждого ковша гладил пышную длинную бороду, темно-русую с малой сединой. Иногда левой рукой сверху вниз гладил тучное брюхо, будто уминая туда проглоченные блины. Икнув, не крестил рот, а расправлял усы. Когда выпил столько, что иной давно бы под столом валялся, но у купца только лишь покраснело лицо да таусинный бархатный кафтан с цветными травами по синей земле стал теснить у ворота бобровой оторочкой, он, ослабив кушак, расстегнул ворот и кафтан освободил от крючков, пьяно и вместе воровато подмигнул боярскому сыну: – А жемчуг как? Мы на обеде… яйцо в лебеде… Петруха молча налил по ковшу меду, кланяясь, подал купцу его ковш: – Выпьем, поговорим… – Пить?! Пить можно, да ответ жду! – Мой ответ тут! – Петруха нагнулся под лавку, достал кожаную кису и потрусил прямо на скатерть стола жемчуг. Купец взял горсть жемчуга, положил на широкую ладонь, иные жемчужины помял волосатыми пальцами, помолчав, заговорил: – Скот, парень, у тебя ништо… рухлядь ношена… – хулить грех… Распорядок по дому нищий… дворник ветх – ему Бога для от смерти огребаться пора… – Есть конюх молодой и дворник тоже… – Коли есть, указывай от хлевов, конюшен снег отваливать! С навоза паром полы да подруб гноит – киснет снег у стены. Вскинул глаза на стряпуху, она ловко шлепнула на торель блины. Взял горячие блины, свернул трубкой, помакал в топленое масло, сунул в рот. Из узорчатой калиты на кушаке сбоку вытянул красный плат, отер рот: – По дому порядня худая… блины вот, я чай, пришлые пекут? – Пришлые… своей не управиться. Старовата. – Зови меня Лукой Семеновым, тебя, знаю я, Петром крестили? – Петром, Лука Семеныч! – Сын Лазарев будешь? – Все так, Лука Семеныч! – Петруха крикнул, собирая в кису жемчуг: – Митревна! Из другой половины горенки вышла с поклоном Митревна не как всегда, а нарядная, в кике с жемчужным очельем, в темном атласном шугае. – Снеси кису в сани Луки Семеныча, положи бережно под сиденье в ящик! Митревна с поклоном приняла тяжелую кису. – Баба, сунь кису под лавку, – остановил купец. – Лука Семеныч, жемчуг мой не гурмыцкой, правда, только скатной и чист… – Жемчуг? – Да, да, жемчуг, Лука Семеныч! – Он мне не надобен! Петрухе вспомнились слова Сеньки: «Ежели купец чего иного не попросит» – Петруха побледнел. Купец глядел прямо перед собой на дверь горенки, по-прежнему бубнил: – Родители твои, покой им на том свете, торговали, молодец-стрелец? – В Ветошном у родителя было пол-лавки, да в манатейном ряду, у попа взято за долг четь лавки – пожгли то добро, как черная смерть шла… – В окно твою удаль глядел я, – чать, жемчуг грабежной? Мне хищеное брать – честь не велит… – В подклете в сундуках хранился, – быстро выдумав, сказал Петруха. Купец, задевая стол, тяжело вылез, покрестился в угол, где сидел, не глядя на образ, повернулся к дверям, часто мигал, поглядывая на огонь свечей у двери на полках. Вскинул глаза на черный образ наддверный, еще Секлетеей Петровной прилаженный, проворчал: – Дело… тут надо понять толком… Скот – двор старой… Жемчуг – не цена ему – хищеной… боярской аль?.. Торговлишки никакой! На Москве же един лишь нищий не торгует… Да… а! – помолчал, прислушиваясь, не скажет ли чего боярский сын, но Петруха стоял, опустив голову – ждал. – Нам же надо, чтоб капитал не лежал, а шевелился! Голова требуется, чтоб товар ведала, какой надо, и чтоб тот товар не гнил, ежели в годы лег лежать… Петруха поднял голову, глаза его заблестели, он кинул шапку к ногам купца и крикнул: – Лука Семеныч, не таюсь, что есть – глядел, лишним не бахвалю! Купец сел на лавку к комику, сказал: – Подыми шапку, сядь. Петруха сел. Купец перекрестился. Петруха тоже. Выходя из горницы, купец обернулся, сказал Петрухе: – За хлеб-соль благодарствую! – Когда сошли во двор, прибавил: – К нам прошу хлеба-соли рушить! – Спасибо, Лука Семеныч! Как время сойдется, заверну. – Время, пес ты этакий, сыщешь! Сваху шли, а зайдешь, то с грамотным писцом – сговорную писать штоб скоро… Петруха от радости не знал, что сказать. Купец обнял его. – Жемчуг не беру – дочери пускай… Водил я тебя, как рыбину за лодкой, и маловато водил! На чужой двор гуляй, да казенной шапки не теряй… Жемчуг требовал, глядя на шапку! – Лука Семеныч, – рассмеялся Петруха, – эх, Лука Семеныч! Твоих молодцов семеро было, сгреблись мы, они же ворота заперли, я отбился да тын перемахнул, а шапка на твой двор тяпнула – винюсь! – Удал, статен, не нищий! Ну, шли сваху… – Купец, садясь в сани, еще сказал: – Сваху шли в скоромной день – ни в среду, ни в пятницу. Сговорную писать тоже… учу – молод, вишь! Темнело. Распахнули ворота купцу, и пахнула снегом сыпучим, колокольцами, поддужными и пьяными песнями масленичная Москва. У распахнутых ворот, уперев руки в бока, стоял Петруха, пока в снежном тумане не исчез возок купца, а когда боярский сын вернулся в горницу, то ему казалось, что в нем самом и колокольцы звенят, и песни звучат, и сердце обвевает снежной пылью… – Семку зовите, эй! Когда братья сели меды допивать и доедать блины, Петруха сказал: – Счастье мне, Семка! Видал, как купчина по двору ходил, место глядел? – Видал… прятался от чужих глаз! Чего дивить? Такому, как ты, молодцу не до отказов. – У них, Семка, своя спесь – не наша! – Сваха шепнула: «Загулял: берегись, опятит…» – Со сговорной торопись – в пяту не пойдет! – Верно! Скоромной день – послезавтра, сегодня вторник. Едем, ты и напишешь! – Подбери видоков: дьячка церковного аль дьякона, я напишу… тогда крепко! – Тебя одену в стрелецкое платье – будешь слыть стрельцом, подьячим с Ивановой. |