Онлайн книга «Гулящие люди»
|
Утром Домка оделась воином, пошла в бурелом на берег трясины. В серых болотистых испарениях всю ночь дрожал воевода, не спал, а полубредил. Утром, когда встало солнце, красное от лесного пожара, поднялся с дерева злой и угрюмый, он пинал валежник, который мешал идти, сам за него запинался и падал. Долил голод, лег, попил воды из болота, плюнул и пошел, как казалось ему, в сторону гати. – Тут мне, видно, конец! Прощай, боярыня. Не послал впереди стрельцов, все сам, везде сам, и вот! Жена, жена! Путь становился все уже между болотом и буреломом. Устал воевода, сел под толстую сосну, она корнями уползала в болото. Привалился спиной к стволу, и в отчаянии даже думать не хотелось. Сзади его будто затрещали сучки. Воевода сунул руку за пазуху, взвел курок пистолета: «Зверь?» Знакомый голос над ним сказал: – Пойдем, боярин! Воевода вскинул глаза. У сосны, сзади него, стоял рослый воин в железной шапке. – Ты, Домка? Домка не ответила, помогла воеводе встать, они пошли. – Вот куда завела ты меня, псица, и дом мой разорила. – Дом не тронут, боярин! – Пошто утекла? – Мужа от тебя схоронила. – Того гулящего Гришку? Злодня? Того, кой моего родителя решил? – Его, боярин! – Видно, все! Уйди, псица, один выберусь на гать! – Не выведу – не уйдешь, боярин! Они помолчали, прошли еще, и Домка по толстым сучьям, как по лестнице, полезла вверх, подала руку Бутурлину, и он полез. Между косогором и стеной бурелома было пространство. Домка сказала: – Не оборвись! Тогда смерть! Оба они перебрались на косогор, заросший густым ельником. Домна наглядывала деревья со старыми, едва заметными затесами, вела в низину: – Береги глаза! Боярин шел и уклонялся от колючих ветвей, когда подхватила тропа, он заговорил: – Пусть будет так! Что сделано – не вспоминать, его не вернешь. Иди со мной и верь слову Бутурлина Федора воеводы. Мстить твою поруху не буду. – Муж сказал: слову боярина не верь. – То сказал разбойник, а я говорю: «Слову Бутурлина верь!» – Он сказал: бояре бьют нас нашими же руками! Наши руки бить перестанут – боярские отвалятца! – Слову Бутурлина не веришь, псица? – Нет, боярин! Больше боярскому слову не верю. Вон твоя дорога, прощай! – Надолго! Да! По тропе боярин шел впереди, он извернулся и выстрелил Домке в лицо. Домка раскинула руки, упала на колени, изуродованным лицом ткнулась в лесной хлам. Бутурлин не оглянулся, кинул пистолет и вышел на дорогу. – Отвечай за разбой так! Скользя и спотыкаясь, воевода перешел гать за гатью, по дороге было жарко и душно от лесного пожара. Деревья, подгорев, падали, заломляя путь. Бутурлин спешил из последних сил. – Задушит или убьет! – со страхом шептал он. Долила жажда, кружилась голова. В одном месте, перелезая обгорелый хлам, на дорогу упало дерево, и Бутурлин получил вскользь удар суком в спину между лопаток, он скатился на дорогу в сторону, в мох, и лишился сознания. К ночи, исполняя приказание воеводы, ярославские стрельцы направлялись домой. Они подняли воеводу, и двое, отделившись, вернулись, отвезли Бутурлина в Александровскую слободу в Успенский монастырь. Монахини обмыли воеводу и привели в чувство. Воевода плевался кровью и долго не мог ни говорить, ни думать. Когда заговорил, сказал: – Пущай стрельцы привезут ко мне боярыню мою… Потом позвал пятидесятника стрелецкого, от него узнал: «Обгорели и искалечились двадцать стрельцов да столько же кинулись от огня в болото и выбраться обратно не могли – засосало с головой». Воевода застонал, призвал подьячего, указал писать: – Пиши, служилой, государю, не крася ничего, как было. Обо мне пиши так: «Нынче же, великий государь, как хворость моя хоть мало спадет, уеду наладить город, и если здоровье мое сыщется, наберу стрельцов, буду искать злодеев, воров от Переславля-Залесского, а разбойницу Домку я убил!» Стало вечереть, вернулся Сенька и девять человек гулящих людей. Из землянки вышел атаман, обычно без шапки, сел на скамью, приказал подживить огонь. Собирались другие люди, ватаги от Плещеева озера, сбрасывали с себя уздечки, ложились кругом огня и на поляне. Атаман набил трубку. Сенька сказал: – Прошли конно-ярославские стрельцы, воеводы, атаман, меж ними не было. Стрельцов пропустили, бою много, а прибыли нам, кроме урону в людях, никакой – не задевали их. Трое караулят в балке, ждут – не поедет ли? Атаман распорядился: – Оборотить из балки караул! Сходи, кто может. Эй, люди! Бородатый молодец встал с земли, он молча скрылся в лесу. – Я бы, Григорий, шутя порешил воеводу, пришел к становищу, да воли мне не было. – Пошто, атаман, упустил зверя? – Матвевна не указала – уважаю ее и слушаю… Нынче нам воеводы не видать! Поди угнал иных стрельцов сбивать, прежние с поляны от огня раскочились, мекаю я. – Сам налез – и убить бы черта! Сенька сидел, не раздевался, под распахнутым кафтаном, розовея от огня, поблескивал панцирь. Он сбросил с потной головы только шапку. – Каким же путем пробирался воевода к становищу? – Через дробь! Предатель сыскался, пес, кашевар хромой, я того убил, и путь воеводе пресек. – Где теперь Домна, атаман? – Ушла она, Григорий, боярина выводить на гать, да штото долго ходит! Ужели пес боярин увел бабу? – Не уведет он ее… А долго ходит она не к добру, верит злодею напрасно. Сенька нахмурился, посутулился на скамье и, тоже нашарив в кармане трубку, набил ее и закурил. Молчали долго, как бы ожидая чего-то… Люди снесли в землянку оружие, убрали уздечки, нарубили дров, сыскался кашевар, стал варить еду. Люди смеялись у своего огня, шутили. Атаман не спрашивал: «Как подходили? Как жгли лес?» Пожар лесной сделал свое, теперь за болотом на бору он снизился и затих, но по дороге к Александровской слободе пожар еще бушевал, и деревья падали, заломляя дорогу. – Долго ходят люди, зримо, пошли глядеть – не горит ли гать? Но вот из лесу, со стороны гати показались четыре человека, на плечах они несли что-то тяжелое. Подошли к огню атамана, молча сняли с плеч убитую Домку. У Домки пулей разворочен череп, железная шапка, глаза затекли кровью. Атаман покосился на мертвую и снова набил трубку: – Смерть своих ежедень вижу, а на эту смерть глядеть не хотел бы, душа мрет! – Чутьем знал такое… и не верил! – сказал Сенька, встал, приказал: – Несите, други, мое горе в землянку. |