Онлайн книга «Гулящие люди»
|
По голосу черного у дверей с треском загорелся факел. Другой, раскидывая искры, вспыхнул между окнами со слюдой в оловянных окончинах. – Разбрелись, господине капитан, посады… слободы тож… Нам ту сидеть прибытку мало… – говорит Каменеву рейтар. – Правда твоя, служилый, а все же пождем… – Ежели женок опять поволокут солдаты, так же с ними? – Так же, чего обижать солдат? Посадские жены величают нас грабителями и всякое скаредство чинят… с ними по-ихнему будем! – Ну, так я стану строго судить! В избу с шумом и топотом солдаты втащили толстого посадского в дубленой кошуле, в сшивных с узорами валенках, в бараньем треухе. – Вот, господине капитан и все товарыщи, лаетца, не идет… гляньте брюхо… вспороть ему, пуд сала мочно вынуть. – Бедные мы коломничи! Куда волокут? Пошто? Кому учинил зло? Не вем!.. Солдаты шумели, присвистывали, рейтар крикнул: – Гей, тихо, судить будем! В избе примолкли: – Торговой? – Торгую мало… – посадский, сняв треух, поклонился. – Сколь имеешь торговли? – Было три ларя на торгу – ныне один. – В день от него прибытку сколь? – Купят мало… вас, солдатов, народ бежит. – Пущай! Сколь давать будешь на день государевым служилым людям? – Век такой налоги не знал и дать што не ведаю! – От седни ведай! Три гривны день. – То много… мал торг! – Давай две! – Мало торгую… много так! Дуло пистолета зловеще и медленно подымается. Посадский втягивает голову в воротник кошули и приседает. – Гей, товарыщи, пущай он даст клятьбу! Солдаты кидаются к посадскому, волокут ко кресту. – Будь сговорной, или смерть у порога! – тихим голосом советуют. Оробевший посадский с трудом различает крест на столбе – у него рябит в глазах. – Клянусь святым крестом, что ежедень буду исправно платить служилым людям… – Две гривны! – кричит рейтар, с треском взводя кремневый курок пистолета. – Две гривны! Клянусь… – почти шепотом от страха говорит посадский. – Клади задаток и будешь безопасен! Посадский, держа шапку в зубах, идет к столу и из пазухи вынимает кису, платит вперед за неделю. Рейтар макает перо в чернильницу, пишет для виду, спрашивает: – Имя твое? – Тинюгин… Петр Федоров сын… – Шмудилов! Читай торговану отпуст. Бойкий солдат с вороватыми пьяными глазами хватает с налоя тетрадь, читает звонко по-церковному: «Ныне отпущаеши с печи мене, раба своего пузанку… еще на кабак по вино и по мед и по пиво по глаголу вашему с миром! Яко видеста очи мои тамо много пиющих и пияных…» Посадский, вынув из зубов шапку, не надевая ее, крестится, подходя к дверям. – Солдаты, проводите безопасно торгового к десятскому слободы… – приказывает громко черный немчин. Посадский исчезает в сенях. Спустя мало с хохотом солдат и бабьим визгом в избу втащили толстую, приземистую бабу. Она в сапогах мужских, в полушубке, поволоченном рыжим сукном, поверх полушубка теплый плат с кистями до пояса. – Во, браты, Кутафья, уловил-таки – взопрел да приволок! – кричал тощий датошный солдат в сером тягиляе стеганом и в лаптях. – Хто такова? – А наша хозяйка, где мы во двор господином маёром ставлены. – Чем перед тобой повинна? – Да завсе лает нас, солдатов, скаредно, родню мужню зовет на нас – сбить со двора штоб… – А ты тут у чего есть, коли она всех лает? – Рухло мое кое в огонь шибла, особно лает меня. – Што платишь за бесчестье солдату? – А нету у меня ничего! А и было бы, то такому возгряку – шиш! – Язык у тебя колючий – вот стрелю! Башка полетит за порог! – грозит рейтар, берясь за пистолет. Баба пугается: – О, не стрели, отпусти душу на покаяние… – Деньги есть заплатить рухло, кое пожгла?! – Нету ни пулы, да лжет он, возгряк! – Ты што получить хошь? – Она, товарыщи, Кутафья, заплатить может! – Чем? – спрашивает черный немчин. – Сами, товарищи, сведомы – чем, коли денег нету – в подклет со мной, а там получу. – Было бы с кем иттить! Ни кожи, ни рожи – я, чай, мужняя. Рейтар молча подымает пистолет. Баба кланяется, вязаными рукавицами закрывает лицо. – Ой, отпусти душу! – Не убудет тебя – поди в подклет, а то и на неделю запрем! – Ну, ты, бес лапотной, пойдем коли… Терплю страх смертный. Солдат с бабой уходят в подклет, где за сломанной переборкой клетей много. Мало спустя выходят, баба отряхивает полы полушубка. – Кланяйся судьям! – советует солдат. Баба кланяется, особенно низко тому, кто кажется ей главным, тому, кой с грудей до пупа закован в броню, и пистоли у него под рукой. – Простите, только пущай, коли замест мужа стал да от дому уволок, проведет в обрат – наш он, постоялец… – Его воля – пущай! По двору бабу провожает много солдат, зубоскалят: – Мерой-то сошлись? – У, беси, вам кое дело? – смело огрызается баба. Солдат уводит ее за ворота, остальные, придя к огню, где играют в карты, говорят: – Нешто отбить у его бабу? Сабли нет, един лишь пистоль… – Со своим бой маёр строго судит! – Жаль… баба-т ядреная! Меж тем на Съезжую волокут попа. – Поди, батько, поди, ругу платят… – Наг, яко Адам в раю… глаголал, не имут веры – тянут… Поп в черной однорядке, видимо, чужой. Солдат, который приволок попа на Съезжую, смущенно говорил: – На улице тма! Волок – чаял, с молебна поспешает. – Сними с него скуфью! – говорит рейтар, отодвигая пистолет. – Попа бесчестить добро, да камилавку не топтать ногами… на то есть «Уложение государево». С волос попа, спутанных и грязных, солдат снимает скуфью, кладет на стол. – И скуфья драна! – говорит он. – Пущай у креста клятьбу даст, что дать может, – говорит рейтар. Попа подвели к налою: |