Книга Двурожденные. Книга 3. Браслеты Скорби, страница 3 – Брендон Сандерсон

Ржавь!

– Мне надо… – начал Ваксиллиум, отворачиваясь к лесу.

Затем нырнул в заросли и помчался назад, к Приюту Синода. Потрясенная Айдашви смотрела ему вслед.

«Теперь она будет считать тебя трусом, – заметил внутренний голос. – Они все будут так думать».

Проехавшись по земле, Ваксиллиум с колотящимся сердцем затормозил под окном бабушкиного кабинета. Прижался к стене.

– Мы сами себе полиция, констебль, – произнес внутри голос бабушки Ввафендал. – Вы же в курсе.

Ваксиллиум осмелился приподняться и заглянуть в окно: бабушка сидела за своим столом. С заплетенными в косы волосами и в безупречном одеянии, она выглядела воплощением террисийской добродетели.

Стоявший по другую сторону стола человек в знак уважения держал под мышкой свой констебльский головной убор. Пожилой, с вислыми усами; знаки отличия на груди демонстрировали, что он капитан и детектив. Высокий ранг. Важный.

«Да!» – подумал Ваксиллиум, роясь в кармане в поисках своих записок.

– Террисийцы сами себе полиция, потому что они редко нуждаются в полиции, – заметил констебль.

– Прямо сейчас они в ней не нуждаются.

– Мой осведомитель…

– Выходит, у вас есть осведомитель? – спросила бабушка. – Я думала, вы получили анонимное сообщение.

– Анонимное – да. – Констебль положил на стол лист бумаги. – Но я считаю, что это не просто «сообщение».

Бабушка взяла лист. Ваксиллиум знал, что там написано, – сам его и отправил констеблям. Вместе с письмом.

«Рубашка, пахнущая дымом, висит у него за дверью.

Грязные ботинки, размер которых соответствует отпечаткам, оставленным возле сгоревшего здания.

Фляги с маслом в сундуке под его кроватью».

Список содержал с десяток улик, которые указывали на Форча как на того, кто сжег дотла хижину-столовую в начале этого месяца. Ваксиллиума взбудоражило, что констебли отнеслись к его находкам серьезно.

– Тревожно, – согласилась бабушка, – однако я не вижу в этом списке ничего, дающего вам право вторгаться в наши земли, капитан.

Констебль наклонился, приблизившись к ней, и уперся руками в край стола:

– Вы не спешили отказываться от нашей помощи, когда мы послали бригаду пожарных, чтобы погасить тот огонь.

– Я всегда приму помощь, если требуется спасти чьи-то жизни, – ответила бабушка, – но не ту, которая подразумевает, что кого-то надо посадить под замок. Спасибо.

– Это потому, что Форч – двурожденный? Вы его боитесь?

Ввафендал одарила констебля насмешливым взглядом.

– Старейшина, – проговорил тот, переведя дух. – Среди вас преступник…

– Если это так, – она выделила первое слово, – мы с ним разберемся сами. Я посещала обители печали и разрушения, которые вы, чужаки, называете тюрьмами, капитан, и не допущу, чтобы кого-то из моих соплеменников замуровали там, основываясь на пересудах и анонимных фантазиях, которые вам прислали по почте.

Констебль тяжело вздохнул и снова выпрямился. Со стуком выложил что-то на стол. Ваксиллиум прищурился, но не смог разглядеть – констебль прикрывал предмет ладонью.

– Что вы знаете о поджогах, старейшина? – негромко спросил констебль. – Они нередко являются тем, что мы называем преступлением ради прикрытия. Случается, к поджогу прибегают, чтобы замаскировать кражу или совершить мошенничество, а еще иной раз поджог становится актом первоначальной агрессии. В деле вроде этого огонь – всего лишь предвестник чего-то другого. В самом лучшем случае у вас тут поджигатель, который только и ждет, чтобы снова что-то предать огню. В худшем… Что ж, старейшина, надвигается нечто более серьезное. То, о чем вы еще пожалеете.

Бабушка сжала губы так, что они превратились в линию. Констебль убрал руку, открыв вещицу, которую положил на стол.

Пуля!

– Что это? – спросила Ввафендал.

– Напоминание.

Бабушка смахнула пулю со стола – та со стуком ударилась о стену, за которой прятался Ваксиллиум. Он отпрыгнул с колотящимся сердцем и пригнулся.

– Не смейте приносить сюда свои инструменты смерти! – прошипела бабушка.

К окну Ваксиллиум вернулся как раз в тот момент, когда констебль надел шлем.

– Когда этот мальчик что-то снова подожжет, – негромко сказал он, – пошлите за мной. Надеюсь, будет не слишком поздно. Хорошего вечера.

И ушел, не прибавив больше ни слова. Ваксиллиум вжался в стену, опасаясь, что констебль его заметит. Но мужчина, не оглядываясь, быстрым шагом ушел по тропе и скрылся в вечерних сумерках.

Но бабушка… она не поверила. Как же она не поняла? Форч совершил преступление. Неужели они собирались просто оставить его в покое? Почему…

– Асинтью, – бабушка, как обычно, назвала Ваксиллиума террисийским именем. – Ты не мог бы зайти ко мне?

Ваксиллиум ощутил немедленный всплеск тревоги, за которым последовал стыд. Потом поднялся и подошел к окну:

– Как ты узнала?

– Отражение в зеркале, дитя, – пояснила бабушка, держа обеими руками чашку с чаем и не глядя в его сторону. – Сделай, что я сказала. Будь любезен.

Помрачнев, Ваксиллиум поплелся вокруг деревянного строения и вошел в переднюю дверь. Внутри пахло политурой для древесины, которую он сам не так давно помог нанести и которую еще не успел смыть из-под ногтей.

– Почему ты… – закрыв за собой дверь, начал Ваксиллиум.

– Пожалуйста, сядь, Асинтью.

Он подошел к столу, но не занял место для гостя. Остался там, где несколько минут назад стоял констебль.

– Твой почерк. – Бабушка дотронулась до листка, который оставил констебль. – Разве я не говорила тебе, что проблема с Форчем под контролем?

– Ты многое говорила, бабушка, но я верю доказательствам, которые вижу сам.

Ввафендал подалась вперед, над чашкой в ее руках вился пар.

– Ох, Асинтью… А я думала, ты хочешь стать здесь своим.

– Хочу.

– Тогда почему подслушиваешь у меня под окном, а не занимаешься вечерней медитацией?

Ваксиллиум покраснел и отвернулся.

– Жизнь террисийцев подчиняется порядку, дитя, – продолжала бабушка. – Мы не случайно придумали правила.

– А разве сжигать дома не против правил?

– Разумеется, против, – многозначительно ответила Ввафендал. – Но Форч – не твой подопечный. Мы говорили с ним. Он раскаивается. Его преступление в том, что он сбившийся с пути юнец, который слишком много времени проводит один. Я попросила кое-кого из сверстников с ним подружиться. Он понесет кару за свое преступление, но по нашим законам. Тебе больше хочется, чтобы он гнил в тюрьме?