Онлайн книга «Картина мира»
|
– Не знаю, – говорю я. – Может, устроим состязание и выясним? Можно колоть дрова или чинить водосток. Или, к примеру, попробуем забой кур? – Осторожнее, – говорит он со смехом. – Мисс Пэнкхёрст только что осудили на три года тюрьмы – за изменнические речи. Между нами, я почти уверена, есть искра. Огонек. Поглядываю на Рамону. Она вскидывает брови и улыбается, и я понимаю, что она тоже это улавливает. * * * Как-то раз Уолтон приезжает на велосипеде. На нем полосатое полупальто и соломенная шляпа – такую здешние мужчины не надели бы. (Да и полосатые полупальто они тоже не носят.) Рядом с моими братьями он смотрится несколько неуместно – как павлин среди индюшек. Держа шляпу в руках, теребит ее поля длинными пальцами. – Я прибыл сделать тебе одолжение и освободить тебя от нескольких яиц. Мне доверили эту серьезную задачу, веришь ли? – А затем, заговорщицки: – Вообще-то они понятия не имеют, что я здесь. – Схожу за пальто, – говорю я. – Вряд ли понадобится, – говорит он. – На самом деле не… Но я уже захлопнула дверь. Стою в темной прихожей, сердце колотится в ушах. Не знаю, как себя вести. Может, следует сказать, что я нужна… Стук в дверь. – Ты здесь? Можно я войду? Протягиваю руку к крючкам, стаскиваю первую попавшуюся одежду – Сэмову тяжелую шерстяную куртку. – Кристина? – просачивается по лестнице сверху мамин голос. – Пошла за яйцами в курятник, матушка. – Открываю дверь, улыбаюсь Уолтону. Он улыбается в ответ. Шагаю за порог, натягивая куртку. – Два десятка, да? Можешь пойти со мной, если хочешь. – Ириску? – Протягивает мне кусочек янтарной сласти. – Хм… конечно. Он разворачивает ее и дает мне. – Сладкое – сладкой. – Спасибо, – отзываюсь я, краснея. Он жестом предлагает мне показывать дорогу. – Очаровательное имение, – говорит он, пока мы идем к курятнику. – Со слов Рамоны, когда-то тут был пансион? Ириска тает у меня во рту. Я катаю ее языком. – Мои дед с бабушкой принимали летом постояльцев. Называли это все “пансион «Крыша-зонтик»”. Уолтон смотрит, прищурившись, на крышу. – Зонтик? – Ты прав, – говорю я, посмеиваясь. – Совсем на зонтик не похоже. – От дождя, наверное, защищает все же. – Не все ли крыши для этого? Теперь смеется и он. – Ну, ты скажи мне, когда ответ найдешь. Уолтон прав: кусачая братнина куртка слишком жаркая. Собрав яйца, стаскиваю ее, Уолтон предлагает посидеть в траве. – И какой же у тебя любимый цвет? – спрашивает он. – Тебе правда интересно? – Чего б и нет? – Ириска цокает у него между зубами. – Ладно. – Никто никогда не задавал мне такой вопрос. Приходится задуматься. Цвет поросячьего ушка, летнее небо на закате, любимые розы Ала… – Хм. Розовый. – Любимое животное? – Мой спаниель Тёпа. – Любимая еда? – Я славна своим жареным яблочным пирогом. – Испечешь мне? Киваю. – Ловлю на слове. Любимый поэт? Это простой вопрос. – Эмили Дикинсон. – А, – говорит он. – “Не зная времени зари, все двери отперла”. – “Как птица, в перьях ли она…” – Отлично! – восклицает он, явно изумленный, что я это стихотворение знаю. – “Иль как девятый вал”. – Моя учительница подарила мне сборник ее стихов, когда я заканчивала учиться. Этот стих из самых любимых. Он качает головой. – Я последнюю часть так и не понял. – Ну… – Я чуть медлю с толкованием. А ну как не согласится? – Думаю… Думаю, оно означает, что следует оставаться открытым возможности. В каком бы виде та ни явилась. Кивает. – А. Да, похоже. А ты? – Я – что? – Открыта возможности? – Не знаю. Надеюсь, да. А ты? – Стараюсь. Это преодоление. – Рассказывает, что собирается в Гарвард, чтобы потрафить отцу, хотя сам предпочел бы студгородок поменьше, в Боудине. – Но от Гарварда же не отказываются, верно? – Почему? – И впрямь – почему, – отзывается он. * * * – Ты ему нравишься, – говорит Рамона, сверкая глазами. – Забросал меня вопросами: сколько мы с тобой знакомы, есть ли у тебя парень, строгий ли у тебя отец. Хочет знать, что у тебя на уме. – Что у меня на уме? – На его счет, глупая. Что ты о нем думаешь. Вопрос вроде как с подвохом, словно меня попросили ответить на языке, которого я не понимаю. – Он мне нравится. Мне многие люди нравятся, – осторожно отвечаю я. Рамона морщит нос. – А вот и нет. Тебе вообще мало кто нравится. – Я мало с кем знакома. – Верно, – говорит она. – Но не лукавь. У тебя сердце тук-тук, когда ты о нем думаешь? – Рамона, ну серьезно. – Не делай вид, что тебя это возмущает. Просто ответь на вопрос. – Ой, ну я не знаю. Может, самую малость. – Самую малость. Это – “да”. Лето идет своим чередом, Рамона снует между мной и Уолтоном, как почтовый голубь, носит обрывки новостей, впечатлений, сплетен. Для этой задачи она годится безупречно: Рамона – из тех девиц, чьим беспредельному пылу и уму не находится применения, словно терьеру при хозяине-домоседе. * * * Поначалу мама ведет себя с Уолтоном чопорно и несколько прохладно, однако постепенно он завоевывает и ее расположение. Я наблюдаю, как он подстраивается под нее, всякий раз угождает ей, именует ее “мэм”, ничего себе не позволяет. Выманивает ее на пикники и вечерние катания под парусом. – Что ж, у мальчика великолепные манеры, – выдает она под конец долгого обеда на берегу. – В дорогой школе небось набрался. Однажды утром мама удивляет меня, вернувшись из города с рулоном ситца, пакетиком пуговиц и новой баттериковской выкройкой. Вручает все это мне и небрежно говорит: – Подумала, что тебе не повредит обновка. Гляжу на картинку с обложки: платье с юбкой-семиклинкой, облегающим лифом и маленькими перламутровыми пуговками. Ситец красивый, цветочки с зелеными листьями на фоне оттенка бурого сахара. Разделавшись с домашними делами, сажусь за работу, вырезаю все детали выкройки, приколов кусочки ее мозаики к нежной ткани, отметив контуры мелком, щелкаю ножницами вдоль сплошных линий. Тружусь в рыжем свете масляной лампы и нескольких свечей, а солнце скатывается с неба. |