Онлайн книга «Синий треугольник»
|
Никого из прохожих не удивляло, что мальчик едет на деревянной карусельной коняшке. Меня, разумеется, тоже. Встречные мальчишки и девчонки смотрели с открытой завистью. Ерошка сидел гордо. Это в маленьком масштабе напоминало триумфальный въезд полководца-победителя в столицу. Ноги Ерошка держал прямыми и вытянутыми вперед, как французский кирасир. Они длинно торчали из коротеньких ссохшихся штанин. Прошлогодний загар на ногах был похож на узкие, в обтяжку, ботфорты. Над загаром я вновь заметил коричневые точки от колючей проволоки. Показалось на миг, что они набухли кровью. Тут же пришли на память стихи про обиженную макаку. И вдруг стало отчаянно жаль Ерошку. Будто снова предчувствие какое-то. Представилась ржавая проволока на заборе и почему-то опять — бредущие солдаты в грязных шинелях, в распустившихся обмотках… Впрочем, это лишь на полминуты. Тревогу прогнал обыкновенный голод. Ведь мы не завтракали нынче! А время уже перевалило за полдень. Ладно, я-то потерплю. А мальчишка? И так тощий, будто пацан из детдома военного времени… Ерошка гарцевал в двух шагах. — Слушай-ка, пора бы пообедать! Давай поищем столовую! — Давай! А ее туда пустят? — Ерошка потрепал коняшку по деревянной шее. — Найдем заведение, куда пустят. Я завертел головой, отыскивая на ближних домах вывеску столовой или кафе. Нашел одну. Оглянулся на Ерошку. Ерошки не было. 16 Ну, что тут говорить опять о моем ужасе. Он прошил меня с головы до пят похожими на ледяные сосульки иглами. Я мгновенно понял, что Ерошка не просто отъехал, не спрятался ради шутки. Его не было здесь совсем. Потому что не стало еще многого. Не стало в конце квартала белой десятиэтажки с рекламой «Sapsang». Церковь на углу была теперь без блестящих крестов, и купол стал не позолоченный, а ржавый и дырявый, с черной решеткой арматуры. Колючий ветер гнал по дощатому тротуару окурки самокруток. Прямо передо мной на кирпичной стене трепетал угол косо приклеенной серой бумаги с крупными строчками. Я машинально побежал глазами по буквам. «Приказ № 013. В связи с осложнившейся обстановкой в районе военных действий Ермильская военная комендатура предписывает всем военнообязанным явиться на дополнительную регистрацию к местам своей приписки…» Доски тротуара качнулись, я оглянулся. За мной стояли трое. В новеньких суконных гимнастерках. У двоих — стволы и граненые штыки над плечами без погон. Эти двое — в пилотках, а третий — в фуражке и с эмалевыми «кубиками» на малиновых петлицах. Лица у всех непроницаемые. — Ваши документы, гражданин… — Вам что, делать нечего? («И где же Ерошка?») — Ваши документы! Я плюнул, достал из заднего кармана редакционное удостоверение (хотя оно и было уже недействительное). Старший молча и неподвижно рассматривал его с полминуты. Потом глянул на меня из-под козырька. Глаза были никакие. — Вы кто? Псих? Это что? — Он показывал на печать. Я и сказал: — Редакционная печать. — Что в печати? Там был двуглавый орел. Маргарита Долгопень так лилась, что у нас «гербовая» печать. — Сами не видите? Российский герб. — Вижу, что российский, — сказал он задумчиво. — Вы власовец? — Подите вы к черту! Если вы из кино, то учтите: я не в вашей массовке! Я знал, что это не кино. — Стоять! — Я и так стою… — Руки назад! Марш вперед! При ускорении шага, при попытке свернуть стреляем без окрика! Двое в пилотках разом взяли винтовки на руку. Командир расстегнул кобуру. Повторил: — Марш! Что делать-то? Я плюнул и пошел… Все это было бы даже интересно, если бы не Ерошка и Еська. Где они? Меня привели к невысокому кирпичному зданию с зарешеченными окнами полуподвала. Приказали: «Стоять!» Командир ушел в дом и скоро вернулся. Опять мне велели: «Марш!» Двое с винтовками остались в коридоре, командир шагнул за мной. Я оказался в сводчатой комнате, где в табачном дыму горела яркая лампочка. Уличный свет еле пробивался сквозь решетку полукруглого окна. У двери стоял часовой в синей фуражке, с совершенно деревянным лицом. И с дисковым автоматом (кажется, ППШ). Еще три синие фуражки с лаковыми козырьками я увидел на длинном, покрытом красным ситцем столе (ситец был в чернильных кляксах). Хозяева фуражек сидели за столом, в ряд. Один был с медным чеканным лицом римского полководца. Другой — с залысинами и дряблыми щеками, напомнил завхоза школы, в которой я учился с пятого по седьмой класс. У третьего было очень белое круглое лицо со щеками, похожими на ягодицы. «Помпей, Завхоз и Задница», — мгновенно придумались у меня прозвища. Они смотрели на меня и будто не на меня. Они смотрели никак. Да, они были непохожи друг на друга, но с одинаковыми глазами. Я сразу вспомнил отчима, который в давние довоенные годы побывал в лапах следователей НКВД. Иногда, употребив четвертинку, он размякал и начинал полушепотом рассказывать про такое. Маме и мне. И говорил не раз: «Если вам придется иметь с ними дело (не приведи Господь, конечно), обратите внимание: у них ненастоящие глаза. Будто из фаянса. Лица при разговоре вроде бы меняются, мимика на них присутствует, а глаза… они не живут». Я понимал, сколько отчиму пришлось пережить, и жалел его. Всю жизнь жалел. И только одного не мог простить никогда: зачем он убил мою кошку… Командир с «кубиками» в петлицах шагнул к столу, стал навытяжку, рука у козырька: — Товарищ майор, разрешите доложить. Взят на улице при… — Короче, — сказал Помпей. — Документы не в порядке, товарищ майор. — Обыскали? — Никак нет, не успели. — Обыскать. Меня обшарили — умело, быстро, тщательно. Положили перед тройкой бумажник, платок, удостоверение, расческу. — Ваше имя, — потребовал Помпей. Я собрал остатки дерзости. Подбородком показал на удостоверение: — Там написано. Помпей прочитал. Сказал без удивления: — Вы считаете, мы должны верить этому бреду? Здесь даже дата какая-то идиотская. — Правильная дата, — сказал я. Помпей посмотрел мне в лицо. Снова без выражения, но дольше, чем прежде. Завхоз и Задница смотрели так же. У Помпея чуть шевельнулся подбородок, словно тот подавил зевок. Я подумал, что все трое, наверно, давно не спали. Днем и ночью работают… Помпей спросил бесцветно: — Вы что же, хотите сказать, что вы человек из будущего? Как «фосфорическая женщина» у Маяковского? Ишь ты, образованный субъект. |