Онлайн книга «Давно закончилась осада...»
|
Дощатая дверь со скрежетом уехала внутрь от толчка ладонью. Внутри оказалось светло — солнце падало сквозь широкое застекленное окно с частым церковным переплетом. А утварь убогая — топчан под суконным одеялом, некрашеный стол, такие же табуреты и косоватые, но крепкие полки вдоль стен. На полках вперемешку книги, терракотовая посуда, бутылки разной формы и величины… Совсем неяркая при солнце горела перед большим образом Спасителя лампада. Хозяин кельи закашлялся, подержал ладонь у груди, словно загоняя кашель внутрь. Глянул чуть виновато. — Как вас звать-то, птички Божьи? Они сказали свои имена разом и сбивчиво, но хозяин разобрал. — Ты, Николай-свет, садись к столу да руку клади на него. А ты, Сашенька, дай-ка с полки вон тот зеленый пузырек… В глиняной плошке хозяин принес воду, куском очень белого холста промыл Колин локоть, потом откупорил флакон. — Не бойся, больно не будет. Коля и не боялся. Слегка пощипало, зато прежняя боль растворилась во влажном холодке. Пока этот неожиданный спаситель бинтовал руку прохладной холщовой лентой, Коля смотрел по сторонам. Он разглядел, что посуда на полках — не обычные кринки и корчаги, а скорее всего, древние горшки, амфоры и кувшины. Некоторые были склеены из черепков. Кое-где черепков не хватало — чернели дыры. А в дальнем углу стояли амфоры побольше. Одна — совсем громадная, с Колю ростом. Сбоку от нее белела мраморная голова какого-то древнего мужа с отбитым носом и печальным взглядом. У другой стены светилась расколотая каменная плита со строками вырезанных греческих букв… — Ну вот и готово, — хозяин кельи похлопал Колю по руке. Покашлял опять. — До свадьбы заживет. «При чем тут свадьба!» — Коля мельком глянул на присевшую у окна Сашу и ощутил, как опять затеплели щеки. — Спасибо… святой отец. Это «святой отец» прозвучало как-то слишком по-книжному, но как еще обратиться, Коля не знал. Посопел и спросил: — Простите… а как вас зовут? — В монастыре называют брат Андрей. А вы, если хотите, можете звать отцом Андреем. Не для чина, а поскольку я вправду вам в батюшки гожусь, а то и в деды. — Спасибо, отец Андрей… А скажите, вот это все вокруг… это вы сами собрали? — Кое-что сам. А иные вещи принесли разные люди. К нам ведь нередко приезжают археологи, те, что древности раскапывают. Из Петербурга, из Москвы, из Киева… А я определен настоятелем нашим к ним в помощники да в сторожа. Такое у меня послушание… А я и рад. Старину я люблю, и жизнь у меня тут спокойная, помогает размышлениям… Говорят, в скором времени устроят здесь выставку откопанных редкостей, тогда это все, что видите, там, я думаю, пригодится… — Он опять покашлял, вытер губы холстинкой. — Ну а вы, дети мои, чем тут заняты? Просто так гуляете или с каким интересом? И тогда Коля сказал… сказал то, что зрело в нем незаметно, будто давно уже, а сейчас вдруг сложилось в несколько слов: — Отец Андрей, можно я вам исповедуюсь? Тот быстро нагнулся над Колей, дернул себя за бородку. — Но ведь… оно не по закону. Я не священник, а простой монах. Исповедоваться надо батюшке, в храме, в своем приходе. А потом — причастие… — Ну да, я знаю… Но я читал, что иногда могут исповедовать и монахи. Например, на поле боя или на корабле или… ну, если какие-то необычные условия… Отец Андрей нагнулся еще ниже. — А сейчас что же? Они такие… необычные? Коля уткнулся глазами в стол. Как про это сказать? Как объяснить, что именно сегодня, на этой древней земле, среди святых развалин, солнца, запаха вечной полыни и вечного моря вдруг захотелось ясности и чистоты. Чтобы никакие тяжести не томили душу, никакие самые мелкие занозы ее не царапали… Ох, да что это? Стыд какой… С ресницы опять упала капля, расплылась на желтой доске темной звездочкой. Коля лбом лег на забинтованный локоть. Отец Андрей быстро придвинул табурет, сел рядом. — Э, да ты что распечалился, отрок?.. Сашенька, душа моя, окажи мне подмогу. У меня все веники кончились, погуляй поблизости, нарви сухой полыни, она для подметания пригодней всего… А мы с Колей пока побеседуем. Коля услышал, как Саша ответила что-то послушно и неразборчиво, скрипнула дверь. Мягкая ладонь коснулась Колиного затылка. — Ну, голубчик… что с тобой такое? Что-то тяжкое на сердце? Коля поднял лицо. — Да… святой отец. Прежде всего страх… Он уже прошлый, но все равно… И он стал рассказывать про страх тоски и одиночества, который не дал ему остаться в корпусе. Думал, это будет долго, а вся история уложилась в две минуты, в десяток сбивчивых фраз. Пальцы отца Андрея легли ему на плечо. — Не терзайся. Возможно, это и не страх был, а веление судьбы. Она тебе предписала иную дорогу… — Но ведь я хотел быть моряком! — В моряки идут не только через военный корпус. Может быть, не случайно ты оказался в этих краях… В любом случае, грех твой не велик, тем боле, что ты сожалеешь о нем. А Господь милостив… — И еще был страх… Перед ночными развалинами. Но я его преодолел. То есть мне помогла одна девочка… — Уж не Сашенька ли? — Нет, другая, незнакомая. Когда я пошел среди ночи, чтобы победить себя, она встретилась в разбитом доме и сказала: «Ты больше не будешь бояться»… — Добрая девочка. — Очень… А еще я… Ох как трудно было говорить про медицинский атлас (хорошо, что Саша еще не вернулась). Но рассказал и это. И про записку в конце. Кажется, отец Андрей улыбнулся. Потом покашлял. — Похожее со многими мальчишками случается. Главное — помни, что прочитал в конце. — Я помню. — Вот и хорошо. А Господь простит. — А еще… У меня есть друг. Он тоже любит… ну, тайны всякие и старину… Надо было бы вместе с ним сюда пойти, а я… Мне хотелось только с Сашей… — Ну, это дело объяснимое… Будет время, сходишь и с другом. Дней у вас впереди не считано… — Все равно… получилось, будто обманул его. — А ты скажи ему про это, признайся. Как-нибудь при случае. Вот и снимешь вину. Если друг, он обиды держать не станет… «А ведь правда!» — А еще… сделал я палочки барабанные На станке в школе. И продал приезжим, будто настоящие, военные. Сказал, что отыскал на бастионах… Отец Андрей усмехнулся: — И много ли с того торгу нажил? — Рубль… Да я не ради рубля. Скорее ради интереса… Отец Андрей вздохнул. И сказал, что Господь простит мальчику и этот грех. Про Женю Коля говорить не стал. Почему-то ему казалось, что для Жени случай с палочками не был прегрешением. |