Онлайн книга «Звезды под дождем»
|
— Не вздумай драпать. Мальчишка отозвался тихо и немного удивленно: — Куда я… — И при этом глянул не на Горьку, а на Журку. Журка спросил осторожно: — Дергать будут или сверлить? — Сверлить… — Это хуже, — вроде бы с сочувствием заметил Горька. — Мне два раза сверлили, дак я над креслом подлетал и опуститься не мог, будто космонавт в невесомости. Журка поморщился и глянул на него с укором. Горька вдруг жестко сказал: — Ничего. Это все же не так больно, как стекла в лицо. "Перестань!" — хотел крикнуть Журка. И не крикнул. В Горькиной суровости была правота, никуда от этого не денешься. И не за что кричать на него. Журка почувствовал себя виноватым, будто сам оказался на месте "диверсанта". И опустил голову. А когда поднял, увидел отца. Тот шел навстречу. Бинты с лица у него были сняты, но на лбу и на щеках белело много марлевых наклеек. — Папа… — растерянно сказал Журка, будто его застали врасплох. Отец улыбнулся, и белые наклейки зашевелились. — Вы, гвардия, куда маршируете? — Да… — сбивчиво начал Журка, — вот его… к зубному врачу провожаем, чтобы веселее было. Он локтем ощутил, как дрогнул и боязливо напрягся рядом "пленник". Краем глаза увидел Горькину усмешку. И торопливо, чтобы Горька не сунулся в разговор, спросил у отца: — Ты почему так долго у врача был? — Очередь к хирургу. И возились со мной порядочно… Домой скоро придешь? — А вот с зубом дела закончим и придем. — Ну, давайте, — добродушно сказал отец. — Зуб — дело серьезное. Когда разошлись. Горька небрежно сказал мальчишке: — Хорошо ты разукрасил дяденьку. Видел? Журка думал, что мальчишка промолчит, но тот негромко ответил: — Видел… И это, кажется, смутило Горьку. Перед белой дверью с табличкой "Детский стоматолог" никого не было. Из кабинета доносились еле слышное позвякивание и тихий голос. Эти звуки лишь подчеркивали неприятную тишину, которая висела в коридоре. У Журки шевельнулась совсем не героическая мысль: как все-таки хорошо, что не ему идти за эту белую дверь. В большое окно безудержно рвался поток солнца. Совсем летнего, горячего. Лучи нагревали желтый пол и широкую клеенчатую скамейку. Журка, Горька и совсем поникший "пленник" присели. Клеенка была горячая, будто под скамейкой пряталась печка, но мальчишка зябко ежился и потирал ноги: на них, как от холода, высыпали пупырышки. Дверь открылась. Из кабинета, держась за щеку, вышла девчонка с мокрыми глазами и, не взглянув на ребят, торопливо пошла по коридору. — Да-а… Там, видать, не курорт… — сказал Горька. Мальчишка молча вцепился в края скамейки. Из-за двери показалась пожилая женщина в халате и косынке видно, медсестра. Весело удивилась: — Ого! Сразу три богатыря! Кто первый? — Да нет, один только, — отозвался Горька. — Вот этот. А мы конвоируем, чтобы не убежал. Медсестра быстро наклонилась над мальчишкой, легонько взяла его за локоть. Сказала серьезно и ласково: — А зачем убегать? Ничего страшного у нас нет. Пойдем, не бойся, мальчик. И не слушай их… Мальчишка рывком поднялся. На ломких своих ногах покорно шагнул к двери и там, у порога, беспомощно оглянулся на Журку. Дверь за ним закрылась. С минуту Журка и Горька сидели молча, будто ждали чего-то. Потом Горька бесцветным голосом проговорил: — Сейчас завопит. И тут Журка не выдержал: — Ну зачем ты так?! — Как? — не удивившись этому крику, спросил Горька. — Ну вот так! Издеваешься! — А ты его жалеешь… — Ну и что?! — запальчиво сказал Журка. И повторил тихо, уже по-другому: — Да. Ну и что? Горька помолчал и ровно проговорил, глядя на дверь: — А я жалею тебя. — За что? — А если бы камень тебе в лоб? Если бы черепушка пополам? — Но он же не попал… Он же не знал про меня. Он вообще не думал! — Вот потому и гад, что не думал… — Но ты же сам говорил… Ты сам его оправдывал! Когда про бутылку… — Оправдывал? — Горька усмехнулся. — Я просто объяснил. И про него, и про себя. — Не трогай ты его, он сейчас беззащитный. — Мы все беззащитные, — откликнулся Горька. — Почему? — удивился Журка. — А нет, что ли? Что хотят с нами, то и делают. Захотели — погладили, захотели — пинка дали… "Опять с отцом не поладил", — догадался Журка и сказал: — Если тебе плохо, на других-то зачем кидаться… — А вот я такой, — усмехнулся Горька, и глаза его сумрачно блеснули из-под медной челки. — Какой "такой"? — А вот такой. Подлый, — безжалостно сказал Горька. — Ты чего ерунду-то городишь? — Ерунду так ерунду. Значит, дурак… — как-то неохотно отозвался Горька. — Тебе-то что? — Как это "что"? — Ну, я тебе кто? Брат, бабушка, мать родная? — Я думал, ты мне друг, — тихо сказал Журка. — Я? Да ну-у… — Горька засмеялся с какой-то ненастоящей легкостью. — Это Ирка у тебя друг. А я так, сбоку припека… — Не мели чушь! — крикнул Журка. Крикнул, пожалуй, слишком громко, потому что в Горькиных словах была кое-какая правда. — Да нет, не чушь, — вздохнул Горька. — Она тебе, наверное, уже письмо написала… — Ну… написала. А что такого? — А мне сроду не напишет… У тебя и портрет висит: ты да она. — У нее тоже висит: она, я да ты. Втроем. — Ну да. Я там шутом нарисован. — Горька… Ну ты чего? — виновато сказал Журка. — Это же пьеса такая. Ну играл бы принца, кто тебе не давал? Ты же мог… — В пьесе-то мог… Журка сказал осторожно: — Иринка уехала, мы остались двое. Неужели нам теперь ссориться? — Разве мы ссоримся? — будто бы удивился Горька. И вдруг спросил: — А ты мою фотографию повесил бы? Как Ромкину? — Зачем? — испуганно спросил Журка. — Ну, если бы… я, как Ромка… — С тобой сегодня что? Заболел или не выспался? — Ты не вертись, ты скажи, — усмехнулся Горька и опять блеснул глазами из-под медных волос. |