Онлайн книга «Звезды под дождем»
|
Журка помолчал и проговорил неохотно: — Я не хочу… про такое. Знаешь, Горька, я немного верю в приметы. Поэтому лучше не надо… — Надо. Не вертись, — заупрямился Горька. — Я, может, тоже верю. И мне как раз надо. Только честно. Журка украдкой сложил в замок пальцы, чтобы не случилось беды, и честно сказал: — Да, повесил бы. А ты как думал… Горька вроде отмяк немного. Что-то хотел сказать, но открылась дверь, и вышла медсестра. Спросила у Журки: — Как зовут братишку-то? Мне надо карточку заполнить, а он с открытым ртом сидит и только гыкает. — Братишку? — растерялся Журка. — Я не знаю… Он не братишка. — Мы с ним случайно, — разъяснил Горька. — Просто нас попросили покараулить, чтобы не сбежал. — Странно… А он сказал, что который в желтой рубашке, тот брат. Значит, не поняла… А как зовут-то вашего приятеля? Журка с Горькой переглянулись. Журка виновато пожал плечами. — Ну и ну! — неласково сказала медсестра и скрылась. Все это перебило прежний разговор Журки и Горьки. Теперь они сидели потупившись и молча. Журка запоздало расцепил пальцы. Минуты через три медсестра вывела мальчишку. Сказала ему: — Видишь, ничего страшного. А послезавтра будет совсем пустяк. Пломбу заменим, вот и все. Приходи к девяти… — Она глянула на Журку и сухо сообщила: — Между прочим, его зовут Валерик. На крыльце Журка спросил у Валерика. Спросил не сердито, а даже смущенно: — Ты почему сказал, что я твой брат? — Я не говорил, — пробормотал Валерик. — Ну да, не говорил. Она же сказала… — Она меня спросила: "Там твои друзья сидят?" А у меня же рот открыт был, а за щекой вата… — Ну и что? — Я говорю: "Ых…" Ну, значит, "нет". А она опять: "Может, там твой братишка есть?" Я опять сказал "ых". Она, наверно, подумала, что это "да"… Потом опять говорит: "Это который в желтой рубашке?" А я опять… Он впервые сказал подряд несколько фраз. И вдруг будто испугался такого многословия — замолчал. — А ты опять: "Ых", — закончил за него Горька. И снисходительно разъяснил: — Это она тебе зубы заговаривала, чтобы ты кресло не промочил со страха… Штанишки сухие? Журка наградил Горьку злым взглядом и больше не смотрел на него. Стал смотреть сбоку на Валерика. Тот опять шел понурый и покорный — готовый вынести все, что ему приготовлено. Он был похож на печального Буратино, только без колпачка и длинного носа. Журка все отчетливее чувствовал, что "молния" родилась не в руке этого мальчишки. Она родилась где-то раньше. Потому что по Валерику она тоже ударила. Журка не смог бы объяснить эту мысль словами, но он будто видел, как в воздухе вспыхивает черная звезда и одним лучом врубается в стекло машины, а другим валит навзничь мальчика в синей жесткой рубашке (хотя тогда Валерик, наверно, был одет не так). — Слушай, а ведь не ты бросил камень, — уверенно сказал Журка. — Я… — откликнулся Валерик. — Если бы не я, тогда я бы не признался… — Он помолчал и вдруг сказал с тем же долгим всхлипом, который Журка слышал в комнате: — Стекло на машине, оно выпуклое… За ним людей не видать совсем, только все в нем отражается. Все мелькает, как кино в телевизоре. Я и кинул. Я не знал, что опасно… — Врешь ты все, — резко сказал Горька. — Все ты знал. Парни заставили, вот и кинул. И еще кинешь, если заставят. Валерик мотнул головой. — Нет… Они даже и не заставят. Я с ними больше не хожу… — Куда ты денешься? — насмешливо проговорил Горька. — Позовут — и пойдешь. А не пойдешь — они тебе так вломят, что зубной кабинет после этого раем покажется. Журка впервые увидел, как у Валерика упрямо и пренебрежительно сжался рот. — Ну и пусть вломят. Я этого не боюсь. — Какой храбрый! — усмехнулся Горька. — А зуб сверлить боялся, аж весь побелел. Валерик не обратил внимания на насмешку. Он сказал с непонятной нарастающей доверчивостью: — Это потому, что там нельзя зубы сжимать. Сидишь, а рот открытый… А если зубы сжать, я тогда терпеливый. Мамка вчера вон как отлупила… за это… Я и то молчал. Горька возразил: — Мать сильно лупить не будет. Она всегда жалеет. — Да? — тихо сказал Валерик. Он остановился, быстро оглянулся и неловко поднял подол своей твердой рубашки. На боку у него, пересекая тонкие проступившие ребра, синели припухшие длинные следы ударов. Журку будто хлестнули по глазам. И затошнило. — Она жалеет, конечно. Потом, — хмуро объяснил Валерик. — "Сыночек, сыночек…" А сперва, если разозлится, то себя не помнит. У нее нервы… Горька грубовато сказал: — А чего молчал-то? Наоборот, надо было орать. Кто-нибудь заступился бы. — Не, — серьезно возразил Валерик. — Тогда бы соседи услыхали. А они на мамку и так сердятся. Они на нее письмо писали, что пьет и меня обижает… Чтобы меня у нее отобрали в интернат. А если отберут, она куда без меня?.. Да она теперь совсем редко пьет, а они писали, чтобы нашу комнату себе забрать… Дальше пошли молча. Как раньше: по сторонам Журка и Горька, а между ними мальчишка в синей рубашке с латунными пуговками и цветными колечками на кармашке. Только это был уже не "волчонок", не "диверсант" и не "пленник", а Валерка… На старинном здании банка висели большие часы. Горька увидал их и будто споткнулся: — Ой-ей! Братцы! Мне же к маме на работу забежать надо! — Он поспешно зашагал вперед и вдруг оглянулся на Журку. Сказал скованно: — Я, может, вечером зайду. Можно? — Да ты что спрашиваешь! — обрадовался Журка. — Может, ночевать останусь. Ладно? — Да, конечно! Ты обязательно приходи! — Ладно. Пока! — И он, стуча полуботинками, побежал к остановке, где как раз шипел и дергал дверцами автобус… Автобус увез Горьку, а Журка подумал, что Горькина мать сегодня не на работе. Суббота. И уехал Горька потому, что с ним что-то не так. А может быть, просто не захотел больше обижать Валерика? Или подумал, что Журку с Валериком надо оставить одних? Зачем? Чтобы он, Журка, мог принять какое-то решение? Троллейбусная остановка была рядом с автобусной. Журка спросил у Валерика: — Деньги у тебя есть? — Зачем? — На дорогу. — У меня талоны есть… — Валерик потянулся к синему кармашку с колечками. — Ну и хорошо. Садись на "шестерку" и кати домой. Валерик широко открыл глаза — не черные, а темно-темно-коричневые. Шепотом спросил: |