Онлайн книга «Мушкетер и фея»
|
В классе хихикнули. Гета хлопнула о стол: — Это я давно говорила! А еще что? Зовут как? — Лошадь? — Сам ты лошадь. Богатырей! — А! Илья Муромец, Алеша Попович и Никита Горыныч… Ой, нет, Добрыня. А Горыныч — это змей. Змей Добрыныч… — Сядь, — при общем веселье снисходительно произнесла Гета Ивановна. — Стихи сочиняешь, а на уроках слушать таланта не хватает… Смеясь в душе, Севка опустился на скамью. Алькины глаза тоже смеялись. Кажется, она одна поняла, что Севка дразнил Гету. Как Иван-царевич Змея Горыныча. Когда кончился урок и Гета разрешила одеваться, Алька сразу встала и пошла к вешалке. Севка хотел пойти с ней. Но оказалось, что Владька Сапожков, который сидел сзади, привязал его за лямку к спинке парты. Марлевой тесемкой. Он и раньше иногда так шутил, и Севка не сердился. Владька был веселый, маленький и безобидный. Но сейчас, ругаясь и обрывая тесемку, Севка пообещал: — Обожди, Сапог, на улице получишь. Сапожков испуганно заморгал, но Севка тут же забыл про него. Он побежал за Алькой. Среди толкотни и гвалта у вешалки Алька стояла, не двигаясь. Держала за рукав свое висящее на крючке пальтишко и прислонялась к нему щекой. На секунду Севке даже показалось, что она плачет. Но нет, она просто так стояла. Усталая какая-то. — Ты чего? — встревожился Севка. — Да не знаю я, — виновато сказала Алька. — Голова что-то кружится. Их толкали, задевали плечами, и Севка растопырил локти, чтобы защитить Альку. И постарался ее успокоить: — Это ничего, что кружится, это не опасно. У меня тоже бывало с голоду. Ты сегодня ела? — Ела, конечно… Это не с голоду. Она еще болит почему-то. Севка вдруг вспомнил, какие горячие были недавно Алькины пальцы. И торопливо взял ее руку. Рука обжигала. — Да ты вся горишь, — озабоченно сказал он, как говорила мама, когда Севка валился с простудой. Он сдернул Алькино, а заодно и свое пальто, вывел послушную Альку в вестибюль, кинул одежду и сумку к стене. Страдая от смущения, тревоги и непонятной нежности, тронул Алькин лоб. Он тоже был горячий. — Ну вот, — снова сказал Севка маминым голосом. — Наверно, выскакивала на улицу раздетая… — Нет, что ты… — слабо отозвалась она. — Давай-ка… Не боясь ничьих дразнилок, он помог Альке натянуть пальтишко и застегнуться. Взял ее портфель: — Я тебя доведу до дому. — Да зачем? Я же не падаю, — нерешительно заговорила Алька. — Всякое бывает, — сумрачно отозвался Севка. — Если голова кружится, можешь и брякнуться. Со мной случалось… Они вышли на яркую от солнца улицу. Их обгоняли веселые второклассники и третьеклассники. И воробьи в тополях и на дороге веселились, как школьники. Алька опять заспорила: — Тебе же совсем в другую сторону… — Подумаешь, — сказал Севка. И они пошли рядом. Неторопливо, но и не очень тихо. На свежем воздухе Алька повеселела, но портфель ей Севка всё же не отдал. Свою сумку Севка нес на ремне через плечо, портфель держал в левой руке, а правая была свободна. Севка подумал, потом сердитым толчком прогнал от себя нерешительность и взял за руку Альку. А как иначе? Не под ручку же ее вести. И совсем не держать тоже нельзя: вдруг все-таки закачается. Алькины пальцы были по-прежнему горячие, и Севка строго сказал: — Как придешь, сразу градусник поставь. Мама у тебя дома? Это был глупый вопрос. Алькина и Севкина мамы работали в одной конторе и приходили не раньше семи вечера. Алька сказала: — Бабушка дома. — Вот пусть и поставит градусник. — Она знает. Она умеет меня лечить… — Вот и пускай лечит как следует, — наставительно сказал Севка, чтобы не оборвался разговор. Но он всё равно оборвался. И когда пошли молча, к Севке опять подкралось непонятное чувство: смесь тревоги и ласковости. И какой-то щемящей гордости, будто он выносил с поля боя раненого товарища. Но никакого поля не было, а были просохшие дощатые тротуары и пласты ноздреватого, перемешанного с грязными крошками снега вдоль дороги. И блестящая от луж дорога, по которой везла телегу с мешками пожилая лошадь (не белая, а рыжая). Севка рассердился на себя за то, что слишком расчувствовался. Но как-то не слишком рассердился: не всерьез, а для порядка. В эту минуту Алька сказала: — У тебя рука такая… хорошая. Холодящая… — Потому что у тебя горячая. — Наверно… Алька жила в трех кварталах от школы, в кирпичном двухэтажном доме. — Дойдешь теперь? — спросил Севка около высокого каменного крыльца. — Конечно, — чуть улыбнулась Алька. Назавтра Алька не пришла. Случалось и прежде, что она болела и пропускала уроки. Но тогда Севка не испытывал беспокойства. Только неудобства испытывал: нужно было макать ручку в чернильницу на задней парте. И хорошо, ес-ли чернильница была Владика Сапожкова. А если отвратительной Людки Чернецовой, тогда приходилось туго. Но сегодня Севка огорчился не из-за чернил. Скучно было одному на парте, неуютно. И что же это получается? Просто злая судьба какая-то: лишь появится друг и — трах! — исчезает куда-то. Ну конечно, Алька надолго не исчезнет, но всё равно обидно. И даже тревожно. Нельзя сказать, что на всех четырех уроках Севка только и думал об Альке. Но если и забывал, отвлекался, червячок беспокойства всё равно шевелился в нем и мешал быть веселым. Даже несколько новых писем, которые после уроков отдала Гета Ивановна, не обрадовали его. Тем более, что Гета при этом не забыла сказать гадость: — Когда будешь отвечать, следи за почерком, а то ведь стыд. Спросят: кто его учил писать? Севка молча взял конверты и треугольники. Больно ему надо отвечать на такие глупости. А что все-таки с Алькой? Может, сходить к ней домой? Но Севка ни разу у нее не был, неловко. И где там Алькина квартира в большом доме? А спрашивать почему-то стыдно… Вечером, когда пришла мама, Севка вздохнул и небрежно сказал: — Фалеева что-то в школе не появилась. Видать, заболела… — Заболела, — сразу откликнулась мама. — Раиса Петровна сегодня с работы отпросилась: говорит, что у Али очень высокая температура и какая-то сыпь. Хорошо, если обыкновенная корь, а если сыпной тиф? «Ну вот, — подумал Севка, — теперь это надолго…» И вдруг стало горько-горько, даже колючки в горле зашевелились. Севка сел на подоконник, вцепился в ручку на раме и щекой прислонился к холодному стеклу. |