Онлайн книга «Рыжее знамя упрямства»
|
Словко подумал, что скорее всего они ходко и без приключений доберутся до родимой гавани ("Тьфу-тьфу-тьфу, конечно…"). Навстречу прошли две большие ("морские") яхты клуба "Металлист". С мачтами в три раза выше, чем у "Зюйда". С яхт помахали, потому что "Эспаду" на озере знали все. Обрадованный Рыжик с носа помахал в ответ. Он, видимо, чувствовал себя прекрасно. Остров Шаман приближался, вырастал справа нагромождением серых камней. Завибрировал под жилетом телефон. Звонил Корнеич. — Как дела? — Шаман почти на траверзе. А как с катером? — Все одно к одному! Федя намотал на винт какую-то дрянь, чистит. Клянется, что выйдет вот-вот… — Корнеич, нет смысла притыкаться к Шаману. Полет нормальный… — Смотри, капитан… Шаман оказался точно справа по борту, каменная верхушка проплыла под солнцем. Словко опять задал бизань-шкот на утку, вскинул над головой руку — салют. Рыжик перехватил одной рукой два шкота и тоже салютнул. Московкин быстро поднял над плечом сжатые пальцы — общее приветствие многих ребячьих отрядов. Виктор Максимович посмотрел на всех по очереди. — Какая-то традиция? — понимающе сказал он. Скрывать было нехорошо: это означало бы, что обижаешь того, кому салютовал. — Там камень в память об одном погибшем мальчике, — сказал Словко, снова раздавая шкот. — А-а… Значит, плывут пионеры, салют Мальчишу… Московкин опять поморщился: — Это не тема для шуток, подполковник… — Господи, да разве я шучу?! Я вполне… Я в детстве очень любил Гайдара. — А сейчас? — вдруг звонко спросил с носа Рыжик. Он оглянулся, в волосах сверкали капли. Словко знал, что Рыжик недавно посмотрел кино "Военная тайна". Смолянцев, улыбаясь, развел руками (и опять прочно взялся за край банки): — Времена меняются… А что за мальчик, если не секрет? — Не секрет, — сказал Словко. — Гимназист Никита Таиров. Сто лет назад он закопал под тем камнем свой маленький клад, статуэтку бронзового мальчика. А в девяносто втором году ее откопали наши ребята. Теперь это переходящий приз флотилии… — Д-да… история прямо для романа, — одобрительно отозвался Виктор Максимович. — А какова судьба этого… Никиты? — Грустная судьба, — ответил Словко, глядя прямо по курсу. — Его расстреляли в Севастополе большевики. Когда взяли Крым. — Д-да… — опять произнес подполковник Смолянцев. — Тогда, конечно, "салют Мальчишу" неуместен… — Отчего же? — опять вмешался Московкин. — Гайдар умел уважать противника. — Ну, возможно, возможно… — Виктор Максимович покрепче ухватился за банку и наклонился навстречу крену, потому что яхту изрядно тряхнуло крупным гребнем. И чтобы не заметили его секундного испуга, спросил с бодрым интересом: — Значит, этот Никита как бы почетный член вашей эскадры? — Он в списке друзей "Эспады", — отчетливо ответил Словко, смутно чувствуя, что чем-то раздражает Смолянцева. — Рыжик, потрави чуть-чуть кливер… — И большой список? — быстро сказал Смолянцев, опять наклоняясь в наветренную сторону. — Небольшой… Рыжик, ты как? Сильно брызгает? — Не-а, не сильно пока… — А кто еще в списке? Для примера. Опять же, если не секрет? — снова поинтересовался Смолянцев. — Опять же не секрет. Например, Павлик Морозов, — с непонятным для себя раздражением сообщил Словко. — Во как! — искренне удивился Смолянцев. — Но он же это… предатель и доносчик. — Кто вам сказал? — сквозь зубы спросил Словко. — Ну… общеизвестный факт… — У нас умеют фабриковать "общеизвестные факты", — сильно морща лицо, сказал Московкин. — Полвека делали из мальчишки героя, а потом облили помоями, посбрасывали памятники. Великому пролетарскому вождю памятники на всякий случай пооставляли, а мальчишку растоптали. А вся его вина была в том, что от души поверил в светлое будущее. Ибо светлого настоящего вокруг не было… — Ребята хотели спасти его памятник в городском сквере, да не успели, — сказал Словко. — Ну… я не смею спорить, — поспешно сказал Смолянцев. — Только непонятно. Как сочетаются Павлик Морозов и гимназист Никита? — Нормально сочетаются, — с нарастающим ожесточением сказал Словко. — Оба погибли за то, во что верили. Оба ни в чем не виноватые… А еще ни в чем не виноватый Тёма Ромейкин. Он умер десять дней назад на операции, когда в районе отключили свет… Он такие стихи писал… — У Словко вдруг засел в горле шершавый комок. И сразу застучало в голове: "Время ветра жмет на паруса…" На паруса, кстати, жало все крепче. Московкин с гика-шкотом в кулаках сильно откидывался назад, откренивал. Да и Словко сдвинулся ближе к наветренному борту. Смолянцев поелозил на банке и сочувственно сообщил: — Да, я читал. Это ужасно… Но все же это случайность. А вот когда всякие сволочи делают детей разменной монетой, чтобы разжигать ненависть между людьми. Например в Беслане… Хорошо, что из тех гадов, захвативших школу, почти никто не ушел живым… — Очень плохо, — кривясь, как от боли, возразил Московкин. — Теперь некому рассказать, кто затеял эту подлость. Один оставшийся плетет на суде что-то невнятное… — Разве не ясно, кто? — вскинулся Смолянцев. — Те, кто хотели посеять ненависть между ингушами и осетинами! И добились своего! Родственники погибших никогда не простят убийц… — Это все общие слова. Хотя и правильные, — с болезненной натугой сказал Московкин. — Ненависть… Не простят… Вот пример с другой школой, в Шатойском районе Чечни. Ее директора и завуча год назад расстреляла группа некоего Рудольфа Пульмана, командира разведгруппы федералов. Вместе с другими пассажирами гражданского грузовичка. Думаете, ученики той школы когда-нибудь простят ? — Это совсем другое дело! — почти закричал подполковник Смолянцев и даже на миг перестал цепляться за банку. — Пульмана и его товарищей оправдал суд! Их никто не смеет называть преступниками! — Вот это и дико, что оправдал, — не уступил Московкин. — Они выполняли приказ. Приказ для военного человека незыблем и обсуждению не подлежит, — жестко сказал Смолянцев. — Объясните это ученикам той чеченской школы, — сдавленно отозвался Московкин. Его лицо было бледным, с капельками на лбу (брызги?). — И родным расстрелянных. И самим расстрелянным. В том числе подростку, который истек кровью, убегая от стрелявших. И неродившемуся ребенку убитой беременной женщины… Поставьте себя на их место… Неизвестно, поставил ли себя Смолянцев. А Словко поставил (не первый раз уже). На место раненного паренька. Будто он со смертным ужасом, с дикой болью в непослушной, волочащейся ноге пробирается среди ломкого тростника, а сзади все ближе, ближе люди с автоматами… "Мама, почему? Что я сделал?" А сил уже нет, и дыхания нет… Про такое не напишешь стихов… Тёма Ромейкин мог бы, наверно. Только и его, Тёмы, тоже нет… |